Мениппея, как и было сказано

7 сентября открыл свой очередной сезон Театр «Мастерская Петра Фоменко». Одной из самых заметных премьер прошлого сезона стал спектакль «Души» по поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» в постановке молодого актера Федора Малышева. О спектакле рассказывает наш обозреватель.

Каждый уважающий себя любитель русской словесности если не наизусть, то в общих чертах знает поэму Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души». И поэтому весть о любой новой её сценической или экранной версии интригует и заставляет предвкушать встречу с харизматическими хрестоматийными персонажами. В конце прошлого сезона автору этой заметки удалось сделать это на Малой сцене «Мастерской Петра Фоменко» в спектакле «Души», в подзаголовке которого сказано: «Карнавальная мениппея по произведениям Н. В. Гоголя о поисках души русского человека». Символично, что это произошло в год 175-летия выхода в свет первого тома поэмы. На «великую эпопею России ХIХ века», как называли гоголевскую поэму современники писателя, посягнул молодой талантливый актер, а теперь и режиссер Федор Малышев.

До спектакля в зрительном зале я стал невольным свидетелем разговора отца с дочерью лет десяти-двенадцати. Отец увлеченно рассказывал ей сюжет поэмы, а она периодически перебивала его вопросами, что называется, «на засыпку». Например: «Что значит купить крестьян? Что такое крепостной? Может ли душа быть мёртвой? Что такое „заложить“?», etc. И я подумал, что этой девочке, равно как и представителям более старшего поколения, скорее всего, будет не интересна «древняя» история про обаятельного комбинатора Чичикова и помещиков, у которых он скупал «выгодный товар». Для того, чтобы заинтересовать таким сюжетом молодёжь, нужна яркая режиссерская фантазия и драйв, которые бы отвлекли их неокрепшие и не обременённые чтением классики умы от гаджетов и соцсетей. Забегая вперед, скажу, что эта девочка в финале на поклонах старалась «перехлопать» отца и соседей по зрительному залу и вслед за мной во всю глотку кричала: «Браво!»

Надеюсь, что не только мы с ней были ошеломлены этим необычным, ярким и, как она сказала папе, «прикольным» зрелищем. Наверное, любого знатока творчества Н. В. Гоголя поразило то, как режиссёр и его сподвижники «расправились» — опять процитирую критику середины 19 века — с «поэзией нашей страны». «Фоменки» превратили её в настоящий балаган — диковинную для нашего театра «карнавальную мениппею», которую искусствоведы относят к одному из видов «серьезно-смехового жанра». М. М. Бахтин по этому поводу писал: «Для мениппеи очень характерны сцены скандалов, эксцентричного поведения, неуместных речей и выступлений, то есть всяческие нарушения общепринятого и обычного хода событий, установленных норм поведения и этикета, в том числе и речевого. Эти скандалы по своей художественной структуре резко отличны от эпических событий и трагических катастроф. Существенно отличаются они и от комедийных потасовок и разоблачений. Можно сказать, что в мениппее появляются новые художественные категории скандального и эксцентрического, совершенно чуждые классическому эпосу и драматическим жанрам».

Между тем, поначалу здесь ничего не предвещает скандалов и катастроф. Входящий в зал зритель видит весьма скромную декорацию в виде длинного стола, установленного между двумя кулисами. Вместо задника натянут большой экран, на котором позже возникнут фигуры теневого театра. Дополняет картинку квинтет музыкантов, расположившийся в ложе почти под потолком. А потом на сцену выйдет трогательный кучер Селифан в мешковатом пятнистом, разноцветном комбинезоне и, поймав луч света, украдкой, как будто немного стесняясь, раскроет книгу, прочтёт простые и щемящие строчки известного письма Пушкина Чаадаеву об истории и судьбе России, где поэт признаётся: «…клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал… Поспорив с вами, я должен сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние». Поразмыслить над этим письмом ни Селифану, ни зрителю не позволит резкий оклик Чичикова, и покорный кучер, окинув грустным взором зрительный зал, вздохнёт и пойдёт запрягать лошадей. Чтобы отправиться в очередное путешествие на птице-тройке, не дающей решительно никакого ответа на поставленный ребром вопрос о том, куда она несётся? И начнётся, собственно, эта самая невероятная мениппея, которая заставит тебя хохотать до слёз, а потом невзначай повернёт твои глаза «зрачками в душу» и подкатит к твоему горлу изрядный ком. Режиссёр (он же, судя по всему, автор композиции) точно следует бахтинскому описанию избранного им жанра. В его спектакле есть и скандалы, и эксцентричное поведение, и неуместные речи. Всё в этой странной, порой страшной и даже инфернальной истории гипертрофировано и доведено до абсурда. Даже мимолётный взгляд на разношёрстную компанию, собравшуюся за столом, может повергнуть в шок!

Здесь позволено всё или почти всё: увесистый почтенный губернатор сначала сообщит окружающим пренеприятнейшее известие, что к ним едет Павел Иваныч Чичиков. А потом несколько раз шмякнется брюхом аккурат на праздничный стол. Чуть позже на этом же столе-помосте Чичиков и Ноздрёв, играя в «шашки», схлестнутся в жёстокой схватке на настоящих казачьих шашках. Собакевич будет пить водку из рюмки, которую ему подаст прямо из преисподней «мёртвая душа» плотника Степана Пробки, а Панночка недвусмысленно станет приставать к Павлу Ивановичу. В этой пёстрой компании мы увидим лишённого носа майора Ковалёва, жалующегося на несправедливость судьбы и упрямо требующего возврата на положенное место важной части своего лица. Появится здесь униженный и оскорблённый Акакий Акакиевич Башмачкин, промелькнёт и капитан Копейкин, причём, в образе ковалёвского Носа. А чуть позже зритель станет свидетелем небольшой дискуссии между небезызвестными Иваном Ивановичем Перерепенкой и Иваном Никифоровичем Довгочхуном. Появится тут даже некий фантом, обозначенный в программке в перечне действующих лиц как «Общество». Зритель будет потешаться над нелепыми и жуткими «свиными рылами», весело реагируя на яркие режиссёрские гэги и «приколы». И поначалу невольно вспомнятся строчки замечательного поэта: «А клоун глупее вас, и это приятно вам!» Но вдруг посредине этого разгула кольнёт тебе в сердце мысль, почерпнутая у другого поэта: «Да это ж про меня! Про всех про нас, какие к черту „души“?..» А тут еще заглянет тебе в глаза своими насмешливыми, печальными, всё понимающими ясными и «пушистыми» очами Селифан, процитирует дивные строчки поэмы Николая Васильевича: «Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце?», — и тоска твоя только усилится. Потому что ты увидишь в этой карнавальной, но горькой мениппее свою любимую прекрасную сонную державу, что раскисла, опухла от сна. И пока ещё, увы, не проснулась…

Но ты все же стряхнёшь с себя печаль и продолжишь удивительное путешествие в мир Гоголя, текст поэмы которого в спектакле дополнен репликами из «Ревизора» и «Гамлета» и щедро «сдобрен» словами Пушкина, Лермонтова, Чехова… И насладишься изумительным игровым остроумным театром, дивной трогательной и умной клоунадой, заставившей тебя ностальгировать по тем славным временам, когда первый фоменковский «призыв», тогда ещё не ставший в полном смысле слова театром, сладостно и счастливо «балаганил» в своих ранних студенческих опусах, каждый из которых автор этой заметки смотрел раз по двадцать. Чувствовалось, что «фоменки» — юные и опытные — купаясь в своих ролях, давно не испытывали такого творческого наслаждения. Но если с недавними стажёрами было все более или менее ожидаемо: они всегда были склонны к эксперименту и театральным провокациям (в самом хорошем смысле), то мэтры сразили наповал! Молодой режиссёр беспощадно «содрал» с них накопленные за годы работы если не штампы, то привычные представления об их амплуа и психофизике и увлёк в водоворот удивительного действа, в котором эксцентрика органично сочетается с серьёзной психологической простройкой каждой роли. И поэтому любой из героев этой мениппеи при всей своей одиозности и гротесковой шаржированности оказывается неоднозначным и глубоким. 

Чего стоит, например, одетый во фрак, сияющий всеми цветами радуги, похожий то ли на Пугачёва, то ли на турецкого султана, хитрый, зловещий, мрачный, вещающий загробным басом губернатор! Который в финале превратится в очень узнаваемого во все времена подчеркнуто любезного и обаятельного представителя власти, с улыбкой вымогающего взятку у Чичикова и без обиняков называющего цену его освобождения из острога Об актуальности этой блестящей роли Алексея Колубкова, думаю, говорить излишне.

В душевный трепет повергает огромный, неповоротливый, аляповато-рыжий с лохматой гривой и будённовскими усами Собакевич, глумливо, сквозь зубы напевающий шлягер про «Братца Якова». Эту роль в разных составах замечательно играют Андрей Казаков и Евгений Цыганов. И если брутальный и нагловатый увалень Собакевич написан Н. В. Гоголем как будто специально для могучего А. Казакова, то представить в этой роли звездного киноартиста Е. Цыганова, образ которого у зрителей связан с амплуа, как написано в статье хорошего кинокритика, «усталого плейбоя», было весьма сложно. Но, тем не менее, он с ней блестяще справился! Равно, как и его коллега.

Несмотря на единый внешний рисунок, Собакевичи у этих превосходных актёров получились очень разные. Если у Казакова это похожий на медведя громогласный, вальяжный и неуклюжий увалень, то у Цыганова — злобноватый, подозрительный и упрямый «кулак». И даже ногу Чичикову они отдавливают по-разному: Андрей — случайно, как проезжающий мимо танк, не заметивший на своем пути червяка, а Евгений — намеренно и сознательно, чтобы уесть, уязвить несговорчивого покупателя его работящих, но, увы, почивших в бозе крестьян. Злющий, тощий, похожий на Дуремара из известной сказки, мелкий бес Плюшкин блистательного Томаса Моцкуса вызывает если не омерзение, то крайнюю брезгливость. И не только своими жуткими привычками, о которых и писать-то затруднительно, но, прежде всего, мировоззрением. Он вовсе не испытывает комплексов по поводу своей гипертрофированной скаредности, но даже кичится ею! И немного подтрунивает над Чичиковым, который впервые сталкивается с таким уродством. Хотя и это уничижённое «одноклеточное» существо тоже в какой-то миг вдруг вызовет у тебя сожаление, особенно в сцене его мрачной исповеди. Очень забавен и харизматичен розово-парфюмерный манерный Манилов (Дмитрий Рудков) с громадным цветастым галстуком-бабочкой на груди! Но и в нём есть какая-то загадка: ты понимаешь, что не так уж он прост и «сладок», каким кажется на первый взгляд. И при всей его обходительности по отношению к Чичикову он всё же целиком и полностью принадлежит своей стае, и в случае необходимости вместе со всеми заклюёт любого пришлого.

Изумительную Коробочку вместе с режиссёром придумали две прекрасные актрисы Роза Шмуклер и Полина Агуреева. Согнутая в талии пополам и таким образом передвигающаяся задом наперед по столу-помосту мертвенно «зелено-бледная» малахольная Настасья Петровна вызывает у зрителя не просто смех, но даже некоторую оторопь своим дремучим невежеством. Причем, если у Розы Шмуклер Коробочка похожа малое несмышлёное дитя, то у Полины Агуреевой это уже повзрослевшая и упрямая дурёха. Но, при этом, обе они настолько очаровательно наивны, что вызывают в твоей душе даже некоторое сочувствие. 

Во втором акте Полина Агуреева появится на сцене в роли «Общества», представленного зрителю в лице обворожительной, сексапильной, но жутковатой, похожей на какую-то зловещую птицу, дамы с набеленным лицом в чёрном роскошном облегающем платье и такого же цвета шапочке. Назвать это просто ролью было бы не совсем верно. Это, скорее, превосходный концертный номер или виртуозный мини-моноспектакль, в котором блистательная актриса, не прибегая к каким-то особым внешним ухищрениям и приспособлениям, умудряется сыграть разношерстную толпу города NN, обсуждающую чрезвычайное происшествие, случившееся с приезжим покупателем мертвых душ.

Интересно, что при всей — «до пальчика» — режиссерской выстроенности этого маленького «спектакля в спектакле» ты ощущаешь импровизационную легкость и свободу актрисы, её тонкий юмор и драйв. Признаюсь, что Полина меня не просто восхитила, но по-настоящему потрясла, заставив сделать вывод о неисчерпаемости ее творческого дарования!

Прилив нежных чувств вызвала стройная, как берёзка, призрачная, почти невесомая и инфернальная Панночка Марии Андреевой, то и дело пытающаяся наладить контакт с кем-то из представителей мира живых. И ты даже начинаешь фантазировать о том, что у этой трогательной и скорбной Панночки, возможно, была трагическая «земная» жизнь, похожая на историю пушкинской русалки, погубленной знатным любовником (недаром ведь на ней надет подвенечный убор!) Вот она и льнёт теперь к симпатичным мужчинам в надежде обрести счастье. И когда Селифан начертит меловой круг, дабы не допустить её до себя, и она начнет биться об эту невидимую стену, тебе её станет просто по-человечески жаль. В какой-то момент пожалеет её и Селифан. И даже нежно, по-братски обнимет это несчастное создание. .. Смешон и, как многие другие персонажи, трогателен «живчик» майор Ковалёв Михаила Крылова, который виртуозно играет своё «безносье», манипулируя ладонями, как заправский фокусник. Но не это главное. В нём — суетливом и раздраженном — есть трагедия гоголевского маленького человека, с пропажей носа потерявшего, возможно, смысл всей жизни.

Могуч, неистов и страшен в гневе готовый своротить на своем пути все преграды Ноздрёв Владимира Свирского. Атлетически сложённый, одетый в роскошный синий китель-камзол прямо на голое тело, громогласный Ноздрёв, почему-то оказывающийся в этой истории племянником Плюшкина, забавен в своей неуёмной жажде деятельности, стремлении к приключениям, авантюрам и внешним эффектам. Но он тоже не так прост и примитивен, как может показаться на первый взгляд. Допускаю, что и у него, наверное, есть своя тайная нереализованная мечта. Может быть, даже актёрская. Вполне возможно, что он в редкие минуты одиночества «Гамлета в безумии страстей который год играет для себя». Недаром в сцене его дуэли с Чичиковым вдруг возникает шекспировский текст.

Острую жалость вызывает и Акакий Акакиевич Михаила Волоха, одетый в бесформенный бурый «мешок» с кучей заплат и карманов и красную фуражку с околышем.

Великолепно решён в спектакле образ Чичикова в исполнении превосходного артиста Дмитрия Захарова. Он явно противопоставлен всей окружающей компании «свиных рыл», лохматых и набеленных, разодетых в диковинные красочные и вычурные наряды. В противовес им Павел Иванович гладко выбрит, причесан, одет с иголочки в черную пару и светлую рубашку, являя собой пример добропорядочности, внешнего благополучия и взвешенного подхода к насущным жизненным проблемам. Жесткий и прагматичный, этот Чичиков по сути дела — архетип бизнесмена всех времен. И поэтому, наверное, он обречен на непонимание жителями города NN. В воздухе как будто носится их презрительное: «Ишь, чего выдумал, столичная штучка: сюртук напялил! Да еще выдрючивается: ест вилкой и ножом!» Возможно, если бы, живя в одной компании со «свиными рылами», он стал бы по-свински хрюкать и надел бы на себя какой-нибудь раскрашенный мешок, то ему простили бы его необычный «бизнес-проект». Но пришлому денди — ни за что!

Главным героем этого трагикомического балагана стал, однако, вовсе не Чичиков, а кучер Селифан — грустноватый, словоохотливый и неунывающий клоун. Этот персонаж в исполнении режиссёра спектакля Фёдора Малышева предваряет каждую сцену меннипеи чтением стихов и писем знаменитых людей позапрошлого века и иногда даже пением трогательных русских романсов. Мудро и немного насмешливо поглядывает он то на персонажей, то в зрительный зал, исподволь намекая на гамлетовское зеркало, в котором мы должны увидеть самих себя. Но прямых аллюзий такого рода в гоголевско-малышевской мениппее нет. Здесь вообще нет никакой дидактики и менторского тона. Зрителям предлагается самим разобраться в том, что есть добро, а что — зло. Если эти понятия вообще можно отделить друг от друга. В программке есть еще одно действующее лицо — Русь. Но то место, где должно было быть напечатано имя исполнителя, несколько раз демонстративно зачёркнуто. То есть люди вольны сами решать, что и кто для них в этом спектакля олицетворяет Русь: погрязшие «испокону в зле да шёпоте» житепли города NN, жесткий прагматик Чичиков или Селифан?! Хотелось бы верить, что выбор большинства будет на стороне застенчивого и неприкаянного чичиковского кучера. Наверное, он и есть та самая душа русского человека, поискам которой посвящен спектакль. В комментарии к моему краткому посту, опубликованному сразу после спектакля в социальной сети, актриса одного из областных театров написала: «А вот поставь мы такое, сразу скажут, что мы интерпретируем классику без всякого эстетизму (сохранена орфография автора коммента) и культуры! Вот почему так? Да, и еще пошлой самодеятельностью обзовут!» В этих словах чувствуется «прозрачный» намёк на формализм и некоторую театральную «разнузданность» постановки Фёдора Малышева. Осмелюсь утверждать, однако, что такой формализм гораздо ценнее и умнее десятков иных реалистических воплощений классики. Ведь важнее всего, чтобы «сквозь условность жанра пробивалась настоящая жизнь», как написал в своё время замечательный писатель Юрий Нагибин. В ярком, брутальном и, при этом, изысканном, театральном сочинении, ни на йоту не изменяющем хорошему вкусу, она, без сомнения, пробивается…

В этой меннипее органично соединились замысел, его остроумное сценическое воплощение, изобразительное решение (автор сценографии и световой партитуры Владислав Фролов, костюмов — Павел Каплевич, хореограф Никита Кукушкин) и прекрасная музыка в исполнении замечательного «Оркестра пятерых» (Антон Сергеев, Александр Гусев, Михаил Волох, Рифкат Бадретдинов, Евгений Алтудин). Но главный вывод, который сделал автор этих строк, состоит в том, что в любимой «Мастерской Петра Фоменко» появился умный, талантливый, «выбирающийся своей колеёй» режиссёр, который способен дарить зрителю праздник. И дай Бог ему удачи на этом поприще!

***
То, что премьера спектакля состоялась за месяц с небольшим до 85-летия П. Н. Фоменко, думается, не случайно. Мне даже иногда чудилось, что Петр Наумович, глядя на нас «оттуда», как Михеев из «Одной абсолютно счастливой деревни», был доволен своими талантливыми и отчаянными подопечными и улыбался себе в усы.