Старосветские помещики

Вот новое имя. С первой попытки не запомнишь — в отличие от его спектакля, образы которого отпечатываются в памяти мгновенно, как поляроидные снимки. Полина Медведева в чепце Пульхерии Ивановны кормит с руки Афанасия Ивановича и ко всеобщему удовольствию поливает водичкой цветы на его жакете. А после ее смерти служанка закладывает в рот Афанасию Ивановичу (замечательный комик Александр Семчев) сухари и сама же захлопывает его челюсти. Или: слабоумный мальчик бьет усевшихся на шкаф мух и метет их веничком по полу, пересчитывая, не потерялась ли какая. А хозяина скоро и вовсе задвигают в угол во время уборки и, подложив под ножки стула мыло, катают с места на место — как мебель. Почившая Пульхерия Ивановна является супругу и, скользя на пуантах, уводит его за собой.

В спектакле нет декораций, кроме ящиков и тумбочек, из которых дворовые девки составят буфетную горку и забираются повыше, чтобы достать хозяйке горшочек с чем-то вкусным. И почти нет слов — вся история не рассказана, а дана в ощущениях под звук монотонного протяжного рожка.

Гоголевских «Старосветских помещиков» поставил Миндаугас Карбаускис. Литовец весной окончил мастерскую Петра Фоменко в РАТИ (ГИТИСе) и преподает на курсе Сергея Женовача. В ГИТИСе у Карбаускиса было два спектакля («Русалка» и «Гедда Габлер»), после которых на него обратил внимание Олег Табаков. Для начала Табаков дал ему постановку в подвале на Чаплыгина — полгода назад там вышел «Долгий рождественский обед» Торнтона Уайлдера. Дальше — больше. «Старосветскими помещиками» Карбаускиса открылась экспериментальная новая сцена чеховского МХАТа. На курсе Петра Фоменко несколько режиссеров подавали надежды. Откуда такое внимание к Карбаускису всезнающего Табакова, понятно. Помимо того что Карбаускис очевидно талантливый режиссер, он еще и последователен: размышления его лежат в области впервые навалившегося страха смерти, а спектакли — внятные об этом высказывания. Важнейшей фигурой его «Рождественского обеда» была крепкая, вся в чем-то темном служанка — этакая парка, которая переплетала спицами нити, сидя в углу, покуда не приходило время распахнуть двери в мир иной и внести оттуда очередного младенца или указать дорогу тому, кому пришла пора. В «Старосветских помещиках», в свою очередь, не бесхитростная и вечная любовь становится темой, и не поэзия жизни, «где ни одно желание не перелетает за частокол», а механика угасания жизни. Парками на этот раз стали развеселые дворовые девки, в иной момент оборачивающиеся стаей вразнобой гогочущих гусей, а еще позже — могильщиками. Театральный лексикон, которым пользуется Карбаускис, не в новинку. Кто видел «Макбета» литовца Някрошюса, вспомнит, как гусями, с топорами в спинах, гоготали жертвы Макбета. А театрализация вещного мира у него имеет совершенно фоменковскую породу. Слова учителей, а порядок слов — его собственный. Истории, которые складывает Карбаускис, пока не бог весть как мудры, зато точно не с чужих слов.