Было у Москвы три любовника

Спектакль Миндаугаса Карбаускиса «Рассказ о счастливой Москве» на сцене «Табакерки» — первая инсценировка некогда запрещенного романа Андрея Платонова «Счастливая Москва», увидевшего свет только в 1991 году. Москва — это имя главной героини-детдомовки и мужской мечты. Режиссер выбрал местом действия гардероб, наполнив его ворохами одинаковых серых пальто и стуком номерков.

Режиссера не первый раз привлекают людские типы, которых в нашей жизни больше нет. Не существует таких Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича из «Старосветских помещиков», или ужасной семейки Бандренов из «Как я умирала». Нет больше жителей поместья Войницевки, и дом их заколочен. Нет юных идеалистов, готовящих бомбы на министров и гордо спешащих на казнь. Нет и платоновских комсомольцев и коммунистов, истово решающих жить для всемирного счастья всех людей, которых описывал Платонов в своем романе «Счастливая Москва».

Когда-то Василий Сенин, как и Карбаускис, ученик Фоменко, решал сходную коллизию в своем спектакле «Фро», где главную роль сыграла героиня постановки в «Табакерке» — Ирина Пегова. Там Фро не выдерживала разлуки с мужем, уехавшим строить коммунизм. Герои «Счастливой Москвы» изобретатель Сарториус (Александр Яценко), хирург Самбикин (Дмитрий Куличков), управленец Божко (Алексей Усольцев) колеблются: не отвлечет ли женщина с ласковыми глазами и говорящим именем Москва Ивановна, от великих будней служения человечеству? Актеры «Табакерки» создают своего рода любовный триптих. Где один любит застенчиво и несмело, второй — с самозабвенностью мужчины-эгоиста, а третий растворяется в нежности. Небывалые люди с немыслимой речью из спотыкающихся деепричастий, в кумачовых рубашках и подштанниках вглядываются куда-то вдаль — в поисках неведомого.

Похоже, что какая-то агорафобия (боязнь пространства) заставляет Карбаускиса в каждой следующей постановке все больше сужать пространство игры. В «Дяде Ване» он загораживает гигантскую мхатовскую сцену домом. А в «Счастливой Москве» и без того крошечную сцену «Табакерки» занимает гардероб с уходящими рядами вешалок. Основное действие идет прямо на гардеробной стойке-ограде под аккомпанемент стука номерков и советских шлягеров.

Выигрывая в камерной интимности происходящего, Карбаускис с неизбежностью теряет масштаб событий. Москва в романе, в которую влюбляются все и немедленно, — Женщина-Город-Жизнь. В спектакле это прелестная девушка, с розовой кожей и внутренним сиянием счастья. Метафизическое пространство платоновского романа Карбаускис сжимает до камерного формата «рассказа о». Платонова-мыслителя ограничивает любовной лирикой.

В отличие от своих героев режиссер не стремится «в незнаемое», предъявив в спектакле свои бесспорные, но уже не раз опробованные умения. Может, поэтому в предельно чувственной истории ощутим такой холодок? Режиссер, в сущности, ушел от главной коллизии платоновской прозы. Стремящиеся охватить весь земной шар, герои Платонова успокаиваются в тесном пространстве семейной жизни с нелюбимыми людьми. Мечта о всеобщем счастье оборачивается выполнением долга перед одним обиженным человеком. Изобретатель Сарториус успокаивает смятение сердца в семейной жизни со злобной увядшей женщиной и воспитанием чужого сына. Москва Ивановна теряет ногу и приземляется в берлоге опустившегося «вневойсковика» Комягина. Загнанные изначально в пространство между улицей и удивительным местом, куда они стремятся, герои спектакля, пройдя длинный путь, оказываются в начальной точке.

Миндаугаса Карбаускиса давно называют главной надеждой московской сцены. Может, поэтому каждую его работу хочется оценивать не в пределах данного сезона (а здесь она в числе лучших), но в сравнении с теми возможностями, которые предлагает он сам.