Радость, которой не миновать

Снова официанты, переодетые работниками — в холщовых рубахах, фартуках и фуражках, — в антрактах угощают публику черешней. И Олег Павлович Табаков, выходя (как всегда, под аплодисменты) на сцену в роли Серебрякова, не упускает возможности благодушно заметить: «Чудесные виды. И черешня отменная». У Чехова про черешню не было ни слова.

«Дядю Ваню» играют во МХАТе, все основные актеры в нем МХАТовские, и, хотя Табаков, который значится продюсером постановки, представляет ее как спектакль «Табакерки», я думаю, мало кто из московских зрителей обратит внимание на такие тонкости. Посмотрим, какова будет последняя премьера «Черешневого леса» — «Вишневый сад» с Ренатой Литвиновой, который через полторы недели на той же сцене покажет Адольф Шапиро, — но пока «Дядя Ваня» Миндаугаса Карбаускиса — лучший МХАТовский спектакль последнего времени. И предпоследнего.

Есть какая-то в этой постановке гармоничная соразмерность, ясность и чистота. Есть неторопливое течение жизни рядом с залитым солнцем огромным домом из светлого дерева, где в жару натянут гамак, а из бочки с водой у дверей черпают воду, чтобы поставить цветы. На просторной веранде с высокими окнами постоянно кто-то пьет чай, читает, пишет, наигрывает на гитаре. Вечером, когда чернеют стены, за окнами загораются настольные лампы, и люди неслышно плавают за стеклом, как в аквариуме.

Ну и, конечно, стрекочут сверчки и цикады — куда во МХАТе без них?

На ступенях лежат тени, кажется, со сцены в зал дует ночной прохладой. Известно, что МХАТовский художник по свету Дамир Исмагилов — один из лучших в стране.

Только что на «Золотой маске» в Москве был додинский «Дядя Ваня». Там все были молоды, красивы, неординарны, жили тревожно и нервно — напоказ. «Дядя Ваня» Карбаускиса, что бы в нем ни происходило, — негромок и мечтателен. Для него важны двое — те, кто, собственно, и двигают эту жизнь, — Астров и - что совсем непривычно — Соня.

Астрова играет Дмитрий Назаров, только в этом сезоне пришедший во МХАТ. Обаятельный великан Назаров прежде норовил эдак встать по-мужски, ноги расставить, руками размахнуть — а тут оказался застенчив, и видно, что огромность ему какая-то лишняя. Задумчивый такой земский врач. Уберегая героя от лишнего пафоса, режиссер придумал ему замечательный кунштюк.

Когда Астров собирается рассказать Соне о том, что в человеке все должно быть прекрасно, и о вреде праздности (чего, разумеется, отечественные зрители без тошноты слышать не могут), он, закрывая окно, успевает произнести только: «в человеке все…». А потом — окно уже закрыто, мы слышим только музыку и видим, как он за стеклом шевелит губами.

Астров все время называет себя чудаком, а в чем чудачество человека, которого обычно играют герои-любовники, редко бывает понятно. Вот тут — понятно. Он бросается в любовь к Елене с такой обезоруживающей надеждой, будто и не знает, что она замужем. В этом нет цинизма — только наивная мальчишеская порывистость. Он смешной — это я с восхищением говорю.

В этом смысле Соня, которую играет Ирина Пегова (приглашенная из «Мастерской Фоменко» бывшая однокурсница Карбаускиса) — тоже очень смешная. Непосредственная до резкости, свежая, деятельная. Хлопочет, блестит глазами, ходит большими шагами, перекинув через плечи длиннющие толстые косы. Вот она села на крыльцо с вязаньем и рассказывает Елене об астровской теории лесов — тарахтит, захлебываясь, как ребенок, от восторга даже раскачивается, будто помогая себе всем телом. Она наивно хвастает равнодушной Елене достоинствами обожаемого Астрова, а тот, сидя рядом, хоть весь изнылся от смущения, из деликатности не решается девочку прервать.

В сущности, хороши все: и то важный, как номенклатурный работник, то капризный, как пенсионер, Табаков (все-таки подпускающий иногда благодарной публике интонаций кота Матроскина). И Войницкий — Борис Плотников — тоже хорош. Вот уж противоположность своему другу Астрову — классический кухонный интеллигент, едкий и язвительный. И хлопотливая старая нянька Марина (Наталья Журавлева), и нелепый приживал Телегин (Сергей Беляев), и гротескная надменная старуха Войницкая (Ольга Барнет).

Вот разве что Марина Зудина, играющая прекрасную Елену Андреевну, не много добавляет спектаклю, кроме собственной красоты и очень идущих ей платьев.

Бог знает, имел ли в виду режиссер, что мечта всех местных мужчин будет столь пошлым созданием — пустым, фальшивым и жеманным. Что с поклонниками она будет манерна и кокетлива, будто вопрос об измене для нее давно решен и она только примеряется, с кого начать, а с падчерицей станет вести себя, как вульгарная старшая подружка, сплетница-советница, которая выведывает секреты, чтобы потом ими «торговать». Впрочем, наверное, бывает и такое.

В финале работники навешивают на окна зимние ставни, и вечером дом, который оставили Серебряков с Еленой, выглядит заколоченным и огромным. Только один ставень открыт, в глубине комнаты виден свет, там плачет совсем раскисший дядя Ваня, а Соня, сидя на подоконнике, рассказывает свой знаменитый последний монолог про небо в алмазах мечтательно и звонко. И в этом не надежда на загробное воздаяние, а детская вера в будущую радость, которой не миновать.