Деловые люди в отсутствие любви

Когда в спектакле «Бесприданница», поставленном Петром Фоменко, Манана Менабде в роли цыганки вместо «Мохнатого шмеля» какого-нибудь вдруг запела песню на стихи Мандельштама «Сегодня ночью, не солгу…», это показалось мне странным и не вполне уместным. Ведь до того все шло, как положено, согласно тексту Островского, с не принятой сегодня подробностью, без сокращений, в исторических костюмах, что уже и настроило на обстоятельный классический лад. И вдруг Мандельштам, да еще с этим своим тревожным, полным дурных предчувствий: Того, что было, не вернешь,/ Дубовый стол, в солонке нож,/ И вместо хлеба еж брюхатый./ Хотели петь — и не смогли,/ Хотели встать — дугой пошли/ Через окно на двор горбатый. И цыгане вышли какие-то непривычно пугающие, древние — то-то их Илья старушками называет, если и табор, то не веселый, а зловещий, из ночного кошмара…

Потом-то становится понятно: и не собирался Фоменко ставить классического Островского, так что модернистский анахронизм не случаен, а напротив, он-то и есть лейтмотив спектакля, построенного жестко и прозрачно, как офорт.

Хотя текст пьесы актеры произносят почти полностью, как будто ради того, чтобы доказать: никакого противоречия с тем, что написал в 1878 году великий русский драматург, в замысле спектакля нет. Каждая реплика — в строку, каждая сцена разворачивается неторопливо, со вкусом, с деталями, каждая роль разобрана до конца, и если еще не все играется в полную силу, но то, что называется на театральном языке «рисунком», прочерчено твердой рукой.

Бытовое понизовье представляют обыкновенно считающиеся второстепенными герои — хозяин трактира Гаврила, его слуга Иван, тетка Карандышева (чудесно ее сыграла Галина Кашковская, напевающая «Дремлют плакучие ивы…» и причитающая между куплетами: «Ложечка к ложечке, вилочка к вилочке…»). Их мещанский мир с домашними припасами, столовым серебром и буфетом стабилен во все времена и по-своему уютен. Даже когда в кульминационный момент бегства Ларисы Иван (Томас Моцкус) начинает греметь ножами-вилками, извлекая из этого звяканья какие-то глумливые аккорды, это не разрушает атмосферы общего лакейского покоя. Их место при закусках, так что чего тут нервничать.

Нервничают и маются герои главные. Все-то им не по себе, уж на что Кнуров (Алексей Колубков) важен, а и то засуетился, даже спотыкается, заспешил. А уж молодежь-то и вовсе какая-то зыбкая пошла, с гнильцой.

Вот Паратов (Илья Любимов): лицо тонкое, и сам — пират, разбойник, перетянутый кожаным поясом, с платком на голой шее, такой вроде весь лихой, азартный, но с грустными глазами посаженного на цепь пса. И хочется взметнуть, а нечем, хотя и все вокруг стараются, заводят барина, да нет в барине никакой лихости да смелости, только усталость и отчаяние будущего подкаблучника.

Вожеватов-стервец (Андрей Щенников) холодный, как рыба, жесткий и циничный, трезво отстраняющийся от любого участия, на его фоне Кнуров просто лирик, романтик, влюбленный во всю неглубокую меру своей коммерческой натуры.

Карандышев…Евгений Цыганов, киногерой и красавец, играет его завистливым гордецом, с мощным стремлением к реваншу, с искренней уверенностью в собственной значительности, которую ничто не может поколебать. Он даже и неглуп, этот местный интеллектуал и обличитель нравов, но уж слишком нелеп и неадекватен, поскольку не видит никого вокруг себя, не понимает масштаба…

Но главная героиня этой драмы, понятно, Лариса. Полина Агуреева в этой роли не похожа ни на кого из своих предшественниц. Вожеватов говорит, что она проста… Она сама — что у нее расстроены нервы… То, что она не как все, понятно, но что именно в ней не так, поначалу и не скажешь, хотя ее ломкая и суховатая грация высохшего растения настораживает уже в первой сцене с Карандышевым. Отчетливая и отчитывающая, вовсе не жертва, а уже все знающая нежить, ведьма, русалка, отчаянная и горькая… С этой Ларисой все уже случилось еще до начала пьесы, когда Паратов первый раз ее бросил, и она перестала любить и надеяться, только сама это не сразу поняла. Оттого и озаряет ее в финальном монологе: «Вам надо жить, а мне надо… умереть…» Агуреева очень легка в этом спектакле, в ее арсенале нет ни криков, ни бурных эмоций, и к Паратову в последнем объяснении она ластится не как страстная любовница, а как виллиса в «Жизели», как будто пытаясь еще обольстить, зачаровать. Вспоминаешь и Офелию в сцене безумия. Нет никаких слез, просьб, только сухая и страшная тоска заранее предрешенного финала. И поет на карандышевском обеде она не предложенный Островским романс Глинки «Не искушай меня…», а безысходно-мрачного «Бродягу», цыганскую народную песню, и не так сладко, как Ляля Черная, куда жестче, страшнее…

В этом иссушенном деньгами, ставшими капиталом, мире, где на все своя цена, нет для нее никакого воздуха, никакой свободы, никакого убежища за Волгой. Верно говорит Паратов: «Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии. ..» Время форматное, четкое, и все живые, природные, не вычисляемые чувства, даже такие почти пародийные, как у честолюбца Карандышева, оно просто отменяет, вычеркивает. Химера коммерческого успеха буквально выжигает себе пустое пространство в душах, и если Лариса отказывается в таком мире жить, то остальные смиряются, но и скучно им, и тоскливо, и не радуют их ни Париж, ни пароходы, ни золотые прииски…

Конечно, не впервые в театре возникает сопоставление эпохи 70-х XIX века с нашим временем, и проявляется неожиданная актуальность именно Островского. Видно, в России соблазн больших денег, не встречая препятствий в виде традиций и культуры обращения с ними, немедленно приводит к распаду человеческих отношений, к вымыванию любви и жалости, к душевной пустоте одних и отчаянию других. .. Но то, что может быть пережито как драма в первый раз, при повторении морозит тоскливым холодом несостоявшихся возможностей.

«Бесприданница» — трагедия бесстрастного времени, это вам не «Гроза» с ее половодьем чувств. Чувства в «Бесприданнице» никто в расчет не берет, а вместо них поощряется чувствительность, именно ее представляет салонно-манерная пошлость романса тетушки Карандышева и силуэтных картинок на заднике, галантерейная манера половых и банальность любовных признаний Паратова, который, в сущности, тоже ведь не настоящий барин, а так, мимолетность, слепок с фантазий деловых людей…

Конечно, в том, чтобы открыть таким спектаклем новое театральное здание с видом на Деловой центр, московское Сити, есть определенная доля иронии. «…И золотушный грач мелькает».