Король Лир

Петербуржец Юрий Бутусов настолько ровный режиссер, что даже скучно. О его премьере заранее знаешь, что в ней помимо регламентированных диалогов будет каскад эффектных немых сцен и живые, разве что не говорящие декорации Александра Шишкина; что ритм будет бешеный, но спектакль затянется на три с гаком — а что вы хотите, немые сцены тоже каши просят. Еще известно, что играть будут либо петербуржские товарищи Бутусова — Хабенский, Пореченков, Трухин, либо актеры «Сатирикона» из поколения тридцатилетних, которым Константин Райкин в лице Бутусова нашел своего режиссера, и тогда хорошо, если Константин Аркадьевич сам почтит спектакль своим участием. Как раз последний случай перед нами.

Еще про спектакли Бутусова — по крайней мере про его шекспировские спектакли московского периода — известно, что бездны смыслов в них не откроется, зато в обилии будут звучать щемящие мелодии и ностальгические мотивы детства. Так жизнь сшибала лбами однокашников в мхатовском «Гамлете» или дворовых друзей в сатириконовском «Макбетте» по Шекспиру, переписанному Ионеско; так Ричард III, каким его играл Константин Райкин, был недолюбленным инвалидом детства. Бутусов, оторванный от дома, стал в Москве сентиментальным — этаким Гришковцом от режиссуры. «Король Лир» оказался еще одной вариацией на тему «сто дней после детства»: судя по тому, что ровесники в нем играют и старых, и молодых, все они вышли из одной песочницы. Младшую в этом кругу, Корделию, Наталия Вдовина делает и вовсе подростком в духе «Дикой собаки динго». Старшие сестры в исполнении Агриппины Стекловой и Марины Дровосековой тоже в начале вполне себе девочки. Они взрослеют на наших глазах — одна превращается в даму, другая в работящую тетку; бог знает, что там было у них в пубертате, но дурных примеров им было у кого набраться: с отцовской жестокой блажи пьеса, как известно, и начинается. Самой яркой мужской ролью (после Райкина, само собой) стал Эдмонд Максима Аверина, которому поминутно плюют в лицо; по всему видать, не врожденная жестокость, а детская психическая травма вывела его на тропу войны. С самого начала взрослый тут — один Константин Райкин в роли Лира, для убедительности отпустивший на щеках щетину. Он играет не сумасшествие и не последовавшее за ним прозрение, а то, что правильнее будет назвать осознанием: трагические шекспировские монологи он произносит так, словно пытается свести себя с ума и вызвать тем самым забвение. Но такого облегчения ему — старому ворону, разорившему собственное гнездо, — в этом спектакле не дано. В лучшей из сцен, припасенных режиссером к финалу, отец мечется меж трех сестер, усаживая их за фортепьяно, а они замертво сползают на пол, заставляя три инструмента издавать тоскливые аккорды. Все беды ему приходится пережить в твердом уме и ясной памяти — в этом и есть трагедия одомашненного Бутусовым Лира.