Погода была ужасная, принцесса была прекрасная
«Июль» Ивана Вырыпаева в театре «Практика»
Имя Ивана Вырыпаева, автора текстов к спектаклям «Кислород», «Бытие № 2» и теперешнему «Июлю», сейчас известно многим. Имя Виктора Рыжакова, поставившего все эти спектакли, гораздо меньшему кругу людей. Режиссер в театре Ивана Вырыпаева это вообще фигура вспомогательная. В «Июле» этот логоцентризм особенно заметен: на премьере в театре «Практика» Полина Агуреева прочла новый текст одним духом, за 70 минут. Почти не сходя с места и не отрываясь от микрофона.
Если бы в «Июле» был список действующих лиц, то Агуреева фигурировала бы там как Хорошенькая Девушка, Рассказывающая Про Ужасные Вещи. Но такой роли у Вырыпаева нет, и Агуреева в начале спектакля представлена как исполнительница чужого текста. Просто чтица в строгом черном платье, и все тут.
«Июль» это очень сексуальный спектакль, почти порнографический. Ни в одной своей роли Агуреева не выглядела столь зазывно, как в «Июле», несмотря на нарочитый аскетизм спектакля. На губах у нее витает неясная улыбка, и, приближая губы к микрофону, она всецело отдается музыке написанных слов. Слово «отдается» здесь не стертая метафора, а прямое указание на сексуальные отношения со словом. Просто логофилия какая-то с уклоном в логофагию. Не проявляя ровно никаких эмоций по поводу содержания этой ужасной истории, Агуреева ловит видимый и очень плотоядный кайф от того, как построена та или иная фраза, от возвышения или понижения интонаций. Закончив какой-нибудь особенно трудный период, плотоядно улыбается и отпивает водички из стоящей рядом чашки. Или отирает губы, как после хорошего обеда.
Принцесса в «Июле» прекрасная, а погода в «Июле» ужасная. Герой пьесы Петр, которому уже пошел седьмой десяток, жалуется на ужасающую июльскую жару. Она ли стала причиной или что другое, да только в июле у него сгорел дом, а в нем две собаки. С этого момента начинается странствие Петра по направлению к смоленской психушке, где он намерен перекантоваться до поры до времени. Только перед тем, как достичь ее, он сначала убьет соседа. Потом собаку соседа. Потом бомжа под мостом. Потом разорвет и заживо съест собаку бомжа (здесь Вырыпаев явно передает привет поедателю собак Евгению Гришковцу). Потом, найдя временный приют в церкви, из благих побуждений принесет в жертву священника и возложит его мясо на алтарь. И только после того, как живодера забьют ломами сбежавшиеся монахи, он попадет в свой желанный парадиз, он же дурдом. Там ему, навек оглохшему от ударов, связанному по рукам и ногам, одетому в смирительную рубаху и ходящему под себя, предстоит провести остаток жизни.
Стоит ли здесь объяснять, что Петр это человек, которому все позволено? Значит, переворачивает Вырыпаев мысль Достоевского, и Бога нет? Но, с другой стороны, ведь и Петра нет он представляет собой лишь буковки, которые произносит Полина Агуреева. Вырыпаевский «Июль» это, несмотря на отталкивающие подробности, чистой воды софистика. Автор лишь продолжает здесь свою тему богоборческого богоискательства, начатую «Кислородом» и «Бытием № 2».
«Июль» написан Вырыпаевым как поэма, и здесь само собой напрашивается сравнение этой вещи с поэмой Венедикта Ерофеева «Москва Петушки». Петушки представлялись Венечке таким же раем, как смоленский дурдом герою Ивана Вырыпаева. Да и ангельские голоса, сопровождающие душу в ее трудных мытарствах, в обеих поэмах звучат не зря. Станционный шум, фоном звучащий в «Практике» до «Июля» и после «Июля», еще одна отсылка к путешествиям Венечки.
В финале, когда маньяк Петр, скушав перед этим медсестру в психушке, помрет, и на этом закончится затянувшийся для него на долгие годы месяц июль, за героем явятся трое его радостных сыновей. То ли они дежурными в городе Архангельске работают, то ли сами архангелы. Этих молодцов из ларца, одинаковых с лица, сыграет сам Иван Вырыпаев, прикинувшись трехголовым существом в трех шапках-ушанках. Ему-то, трехголовому, и предстоит осуществить транспортировку то ли тела, то ли души покойного в небесный город Архангельск.
«Июль» это, конечно, важное событие. Но сам спектакль все же оказался не удачей (напишем раздельно). Вырыпаевское самолюбование в «Июле» достигло степеней невероятных. Кажется, что он так и красуется горделиво перед нами, хвастаясь сразу и красавицей-женой, и исполняемым ею текстом. В прошлых спектаклях Вырыпаева этого самоупоения было куда меньше.
Если бы в «Июле» был список действующих лиц, то Агуреева фигурировала бы там как Хорошенькая Девушка, Рассказывающая Про Ужасные Вещи. Но такой роли у Вырыпаева нет, и Агуреева в начале спектакля представлена как исполнительница чужого текста. Просто чтица в строгом черном платье, и все тут.
«Июль» это очень сексуальный спектакль, почти порнографический. Ни в одной своей роли Агуреева не выглядела столь зазывно, как в «Июле», несмотря на нарочитый аскетизм спектакля. На губах у нее витает неясная улыбка, и, приближая губы к микрофону, она всецело отдается музыке написанных слов. Слово «отдается» здесь не стертая метафора, а прямое указание на сексуальные отношения со словом. Просто логофилия какая-то с уклоном в логофагию. Не проявляя ровно никаких эмоций по поводу содержания этой ужасной истории, Агуреева ловит видимый и очень плотоядный кайф от того, как построена та или иная фраза, от возвышения или понижения интонаций. Закончив какой-нибудь особенно трудный период, плотоядно улыбается и отпивает водички из стоящей рядом чашки. Или отирает губы, как после хорошего обеда.
Принцесса в «Июле» прекрасная, а погода в «Июле» ужасная. Герой пьесы Петр, которому уже пошел седьмой десяток, жалуется на ужасающую июльскую жару. Она ли стала причиной или что другое, да только в июле у него сгорел дом, а в нем две собаки. С этого момента начинается странствие Петра по направлению к смоленской психушке, где он намерен перекантоваться до поры до времени. Только перед тем, как достичь ее, он сначала убьет соседа. Потом собаку соседа. Потом бомжа под мостом. Потом разорвет и заживо съест собаку бомжа (здесь Вырыпаев явно передает привет поедателю собак Евгению Гришковцу). Потом, найдя временный приют в церкви, из благих побуждений принесет в жертву священника и возложит его мясо на алтарь. И только после того, как живодера забьют ломами сбежавшиеся монахи, он попадет в свой желанный парадиз, он же дурдом. Там ему, навек оглохшему от ударов, связанному по рукам и ногам, одетому в смирительную рубаху и ходящему под себя, предстоит провести остаток жизни.
Стоит ли здесь объяснять, что Петр это человек, которому все позволено? Значит, переворачивает Вырыпаев мысль Достоевского, и Бога нет? Но, с другой стороны, ведь и Петра нет он представляет собой лишь буковки, которые произносит Полина Агуреева. Вырыпаевский «Июль» это, несмотря на отталкивающие подробности, чистой воды софистика. Автор лишь продолжает здесь свою тему богоборческого богоискательства, начатую «Кислородом» и «Бытием № 2».
«Июль» написан Вырыпаевым как поэма, и здесь само собой напрашивается сравнение этой вещи с поэмой Венедикта Ерофеева «Москва Петушки». Петушки представлялись Венечке таким же раем, как смоленский дурдом герою Ивана Вырыпаева. Да и ангельские голоса, сопровождающие душу в ее трудных мытарствах, в обеих поэмах звучат не зря. Станционный шум, фоном звучащий в «Практике» до «Июля» и после «Июля», еще одна отсылка к путешествиям Венечки.
В финале, когда маньяк Петр, скушав перед этим медсестру в психушке, помрет, и на этом закончится затянувшийся для него на долгие годы месяц июль, за героем явятся трое его радостных сыновей. То ли они дежурными в городе Архангельске работают, то ли сами архангелы. Этих молодцов из ларца, одинаковых с лица, сыграет сам Иван Вырыпаев, прикинувшись трехголовым существом в трех шапках-ушанках. Ему-то, трехголовому, и предстоит осуществить транспортировку то ли тела, то ли души покойного в небесный город Архангельск.
«Июль» это, конечно, важное событие. Но сам спектакль все же оказался не удачей (напишем раздельно). Вырыпаевское самолюбование в «Июле» достигло степеней невероятных. Кажется, что он так и красуется горделиво перед нами, хвастаясь сразу и красавицей-женой, и исполняемым ею текстом. В прошлых спектаклях Вырыпаева этого самоупоения было куда меньше.
Глеб Ситковский, «Газета.ру (Gzt.Ru)», 28.11.2006