Погода была ужасная, принцесса была прекрасная

Имя Ивана Вырыпаева, автора текстов к спектаклям «Кислород», «Бытие № 2» и теперешнему «Июлю», сейчас известно многим. Имя Виктора Рыжакова, поставившего все эти спектакли, — гораздо меньшему кругу людей. Режиссер в театре Ивана Вырыпаева — это вообще фигура вспомогательная. В «Июле» этот логоцентризм особенно заметен: на премьере в театре «Практика» Полина Агуреева прочла новый текст одним духом, за 70 минут. Почти не сходя с места и не отрываясь от микрофона.

Если бы в «Июле» был список действующих лиц, то Агуреева фигурировала бы там как Хорошенькая Девушка, Рассказывающая Про Ужасные Вещи. Но такой роли у Вырыпаева нет, и Агуреева в начале спектакля представлена как исполнительница чужого текста. Просто чтица в строгом черном платье, и все тут.

«Июль» — это очень сексуальный спектакль, почти порнографический. Ни в одной своей роли Агуреева не выглядела столь зазывно, как в «Июле», несмотря на нарочитый аскетизм спектакля. На губах у нее витает неясная улыбка, и, приближая губы к микрофону, она всецело отдается музыке написанных слов. Слово «отдается» — здесь не стертая метафора, а прямое указание на сексуальные отношения со словом. Просто логофилия какая-то с уклоном в логофагию. Не проявляя ровно никаких эмоций по поводу содержания этой ужасной истории, Агуреева ловит видимый и очень плотоядный кайф от того, как построена та или иная фраза, от возвышения или понижения интонаций. Закончив какой-нибудь особенно трудный период, плотоядно улыбается и отпивает водички из стоящей рядом чашки. Или отирает губы, как после хорошего обеда.

Принцесса в «Июле» прекрасная, а погода в «Июле» ужасная. Герой пьесы Петр, которому уже пошел седьмой десяток, жалуется на ужасающую июльскую жару. Она ли стала причиной или что другое, да только в июле у него сгорел дом, а в нем — две собаки. С этого момента начинается странствие Петра по направлению к смоленской психушке, где он намерен перекантоваться до поры до времени. Только перед тем, как достичь ее, он сначала убьет соседа. Потом собаку соседа. Потом бомжа под мостом. Потом разорвет и заживо съест собаку бомжа (здесь Вырыпаев явно передает привет поедателю собак Евгению Гришковцу). Потом, найдя временный приют в церкви, из благих побуждений принесет в жертву священника и возложит его мясо на алтарь. И только после того, как живодера забьют ломами сбежавшиеся монахи, он попадет в свой желанный парадиз, он же дурдом. Там ему, навек оглохшему от ударов, связанному по рукам и ногам, одетому в смирительную рубаху и ходящему под себя, предстоит провести остаток жизни.

Стоит ли здесь объяснять, что Петр — это человек, которому все позволено? Значит, — переворачивает Вырыпаев мысль Достоевского, — и Бога нет? Но, с другой стороны, ведь и Петра нет — он представляет собой лишь буковки, которые произносит Полина Агуреева. Вырыпаевский «Июль» — это, несмотря на отталкивающие подробности, чистой воды софистика. Автор лишь продолжает здесь свою тему богоборческого богоискательства, начатую «Кислородом» и «Бытием № 2».

«Июль» написан Вырыпаевым как поэма, и здесь само собой напрашивается сравнение этой вещи с поэмой Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». Петушки представлялись Венечке таким же раем, как смоленский дурдом герою Ивана Вырыпаева. Да и ангельские голоса, сопровождающие душу в ее трудных мытарствах, в обеих поэмах звучат не зря. Станционный шум, фоном звучащий в «Практике» до «Июля» и после «Июля», — еще одна отсылка к путешествиям Венечки.

В финале, когда маньяк Петр, скушав перед этим медсестру в психушке, помрет, и на этом закончится затянувшийся для него на долгие годы месяц июль, за героем явятся трое его радостных сыновей. То ли они дежурными в городе Архангельске работают, то ли сами архангелы. Этих молодцов из ларца, одинаковых с лица, сыграет сам Иван Вырыпаев, прикинувшись трехголовым существом в трех шапках-ушанках. Ему-то, трехголовому, и предстоит осуществить транспортировку то ли тела, то ли души покойного в небесный город Архангельск.

«Июль» — это, конечно, важное событие. Но сам спектакль все же оказался не удачей (напишем раздельно). Вырыпаевское самолюбование в «Июле» достигло степеней невероятных. Кажется, что он так и красуется горделиво перед нами, хвастаясь сразу и красавицей-женой, и исполняемым ею текстом. В прошлых спектаклях Вырыпаева этого самоупоения было куда меньше.