Карэн Бадалов: «В нашем театре всё основано на любви»

В гостях у журнала «Полиция России» актёр театра и кино заслуженный артист Российской Федерации Карэн Бадалов

– Карэн Карлосович, с 1993 года у вас всего лишь одна запись в трудовой книжке – актёр Московского театра «Мастерская П. Фоменко». Почему вы сохраняете верность этому театру столько лет?
– Объясняется всё очень просто. Если бы вы знали Петра Наумовича Фоменко, вы бы всё поняли. Его масштаб, взгляд на театральное искусство, уровень подхода к режиссуре – я, по сути, подобного больше нигде не встречал.

– Театр был создан Петром Наумовичем на базе вашего курса?
– Это был первый курс, который он набирал в ГИТИСе с нуля. Все шутили, что Фоменко набрал пенсионеров. Да, взрослые мы были. Из 11 человек двое, в том числе я, уже с высшим образованием. Мне исполнилось тогда 23 года.
Вместо четырёх лет учились пять. Уже выстраивался репертуар, и было понятно, что будет театр. И вот в 1993 году он стал существовать как официальный московский муниципальный (мы подчиняемся Комитету по культуре города Москвы). Все, кто преподавал на курсе, плавно перешли в театр. В том числе Евгений Борисович Каменькович, который и сейчас является нашим худруком, директор Андрей Михайлович Воробьёв –если бы не он, театр, мне кажется, разлетелся бы на части.

– У театра сначала не было своего здания?
– Да. Благодаря тому, что Петра Наумовича знали, любили и уважали, нас пускали то в Театр Маяковского, то Моссовета, то во МХАТ. 
Мы ездили за границу, потому что русский театр там очень любили. На гастролях во Франции организаторы отказались от синхронного перевода в наушниках. Оставили сюртитр – бегущую строку вверху. Потому что они хотели слышать мелодику речи. Думаю, русский театр за рубежом и сейчас любят, просто там не позволяют говорить об этом публично, открыто.
Наверное, потому, что мы так мыкались, много времени находились вместе, притёрлись сильнее друг к другу. И ещё один фактор – в 90-е годы было очень мало кинематографа. Мы не отвлекались на кино. Театр это спасло.

– Пётр Фоменко был требовательным режиссёром?
– Очень. Он нас заставлял просто «вгрызаться» в каждую роль. Но работать с ним было фантастически интересно. Его театральные постановки – гениальны. Доступно и филигранно Фоменко делал разбор пьесы. Обладал глубочайшим уровнем культуры. Он же ещё и скрипач, а люди, играющие на этом инструменте, как известно, имеют абсолютный музыкальный слух. И в какой-то момент у меня даже возникло ощущение, что он делал свои спектакли как симфонии – по музыкальным законам. Они разыграны как по нотам.
Работа над спектаклями всегда шла тяжело, Пётр Наумович из тебя всю душу вынимал. Но потом наступал момент, когда ты понимал, что без этого жить не можешь. И сейчас мне этого не хватает. Без него бывает очень одиноко. Он меня вёл постоянно. Где-то за руку, где-то тычками, где-то уговорами, а где-то просто молчанием, терпением.
Он постоянно о нас думал. И удивительным образом его театр, с моей точки зрения, замешан, основан на любви. Первое, о чём говорил Пётр Наумович, когда мы читали пьесу: «Самый главный вопрос: кто кого любит? Дальше уже разберёмся».
Никто не верит, что у него много регалий. Потому что он не был публичным человеком и всегда повторял: «Когда мы выходим на публику, мы каждый раз должны доказывать, что имеем на это право». Как говорит мой сокурсник Тагир Рахимов: «Ну представь: вот народный артист вышел и плохо сыграл. Ну это же вдвойне позорно…» Мы, может, единственный театр, где в программках звания не указаны.
Фоменко всё время говорил: «Не относитесь к себе серьёзно. Ирония и чувство юмора – это единственное, что нас спасает». И ещё предупреждал: «Главное – чтобы честолюбие не перешло в тщеславие! » Всё это – наследие Петра Наумыча.

– Когда стали преподавать студентам, тоже невольно делились опытом большого режиссёра-учителя?
– Да, я им обучен, и очень многое осталось уже как часть меня. Все мои студенты обязательно смотрели спектакли, которые ещё живут в постановке Петра Фоменко, мы разбирали их. Также мне повезло работать с Риммой Гавриловной Солнцевой – величайшим педагогом Щепкинского училища при Малом театре. Очень многому у неё научился в плане педагогики.
Если бы все могли просто прочесть книжки и стать великими актёрами! Но не всё так просто. Эта профессия не передаётся воздушно-капельным путём… Учить студентов –тяжелейшая работа. Она выматывает сильнее, чем любые 14-часовые съёмки, репетиции, выпуск спектакля в театре, если заниматься этим по-настоящему. И потом, я своих ребят люблю и до сих пор общаюсь, переживаю страшно за них. 

– Вы ещё и детишкам рассказываете истории барона Мюнхгаузена…
– Этот интерактивный спектакль так и называется «В гостях у барона Мюнхгаузена». На первых четырёх рядах сидят одни дети. Родителям интересно наблюдать за ними, как они себя поведут, оставшись одни. Кто-то в носу самозабвенно ковыряется, кто-то своих кукол показывает. Я с ними сразу начинаю общаться. И очень сложно удержать их внимание, не обмануть. И вопросы неожиданные задают!
Рассказываю им про любимое вишнёвое варенье, которое варила моя (Мюнхгаузена) бабушка… И вдруг слышу: «Как звали бабушку? » Я не нашёл ничего лучше, как ответить «Баронесса Штраль» (из Лермонтова). Хотя баронесса фон Мюнхгаузен было бы логичнее… Или держу в руках знаменитую мюнхгаузеновскую треуголку и спрашиваю: что это за головной убор? Шляпа – отвечают. Сам ты шляпа! Это треуголка правды. Тот, кто примеряет на себя, тот всю жизнь говорит правду. Хотите примерить? Некоторые дети, особенное девочки, почему-то не соглашаются (улыбается). Я просто детей уважаю и люблю. И мне нравятся такие встречи с ними.

– В актёрство вы пришли не сразу. Хотя ваше детство было связано с кинематографом…
– Да, папа работал кинооператором и часто брал с собой на съёмки. Меня всё время пытались «засунуть в кадр», когда был маленьким. Но я сопротивлялся – скучно. Нравились физика, математика. Никогда не думал, что кривая занесёт в актёрскую профессию. Просто, учась в Институте стали и сплавов, с однокурсниками любили прогуливаться по Нескучному саду.
Увидели объявление о наборе в театральную студию. И затянула меня нелёгкая! 1988 год – расцвет любительских драматических театров, различных кружков. Закончив один институт, сразу поступил в другой – ГИТИС. 

– Как с театром совмещаете кино? В какой системе работаете, когда берётесь за роль?
– Всё же театр для меня в приоритете, поэтому иногда не получается сниматься. Пётр Наумович говорил, что у нас нет задачи сразу ошарашить публику. Мы будем втягивать зрителя. И у меня нет такой задачи. Мне интереснее с человеком поговорить, чтобы он задумался. Это важнее, нежели открытые голые эмоции. Для меня всё-таки Станиславский – первооснова. Но, знаете, человек очень любит всё упрощать, давать красивые названия, раскладывать по полочкам. Согласитесь, у нас с вами внутри не разложено всё по полочкам. И хорошее, и плохое перемешано, и в какой момент что вылезет, мы ещё сами не знаем.

– Вы играли людей в погонах: майора милиции в фильме «Кремень», прокурора в сериале «Последняя статья журналиста»…
– Знаете, я играл не конкретного сотрудника органов внутренних дел играл не конкретного сотрудника органов внутренних дел или следователя прокуратуры. А человека, обременённого властью, который должен быть аккуратен, точен, где-то жесток. Здесь очень важно не ошибиться, потому что ты отвечаешь за чью-то судьбу.
Я не понимаю, как люди, которые занимаются такой сложнейшей работой, подобное выдерживают. Мне кажется, это очень тяжело морально. И считаю, что у полицейских, врачей и учителей у нас в стране маленькие зарплаты, они должны получать в разы больше.

– Какие киноработы считаете наиболее важными для себя?
– Фильм, ставший для меня рубиконом, – «Свидетель», премьера которого прошла в 2023 году. Первая художественная картина про специальную военную операцию. Сценарист Сергей Волков знает о тех событиях не понаслышке, он там бывал не раз. Конечно, художественный вымысел в фильме есть. Например, мой герой, иностранец, скрипач, который попал в Киев, – собирательный образ человека, который столкнулся с нацизмом, насилием. Но в целом сюжет ленты основан на реальном материале.

– Главную роль музыканта Даниэла Коэна вам пришлось исполнять на иностранном языке и даже научиться играть на скрипке…
– Да, говорил на английском, французском и только одно слово произнёс на русском. А на скрипке раньше никогда не играл. Но кино –это же искусство монтажа. Конечно, старался овладеть некоторыми навыками игры на инструменте. Было непросто, даже в какой-то момент сдержал порыв поломать скрипку. И теперь, когда вижу в переходах скрипачей, всегда даю им деньги. Потому что понимаю, что у этих людей не было детства (улыбается).
Вообще кинофильм очень тяжело снимался, дался мне просто какими то неимоверными физическими, морально-волевыми усилиями. При этом в картине нет практически ни одного выстрела, нет боевых действий. Там ведётся разговор о человеческих ценностях. И идёт поиск ответа на самый главный вопрос – что такое совесть?

– Как фильм был принят публикой?
– В Луганске – просто фантастически. Зрители плакали, подходили, благодарили, говорили, что в фильме действительность ещё мягко показана… Надо, надо рассказывать о тех, кто ведут себя как нацисты. Об их ненависти, непонятно на чём основанной. Просто потому, что ты человек другой национальности… И не дай Бог оказаться в такой ситуации, когда из людей вылезает зверь. Хуже! Сатана, дьявол. Это какое-то помрачение, помешательство.
Конечно, война не может принести в нашу жизнь ничего хорошего, но при этом мы начинаем немножечко очищаться, что ли. Как говорил тот же Пётр Наумович, во времена тяжелейших испытаний население становится народом. Часть – нет, потому что привыкла только потреблять. А другая – да. Я видел этих людей в Луганске, Мариуполе.
Они удивительные! Говорят обо всём открыто и не ищут комфорта. Там важны самые простые вещи, потому что смерть так близко. И там другие понятия, другие глаза у людей. Меня всегда поражали открытые лица на фронтовых фотографиях поколения победителей. И в Луганске увидел таких же людей, как на тех снимках.

– Что помогает вам добиваться цели, справляться с трудностями?
– Я познакомился с Героем России – участником СВО Максимом Бахаревым, двукратным чемпионом мира по карате-до, побывавшем у нас на спектакле «Тёркин». После тяжёлых ранений он лишился обеих рук и обеих ног. Максим, глубоко верующий человек, сказал: «Мне Господь Бог дал тело. Я его развивал и многого добился. Сейчас Господь дал мне другое тело. Я должен научиться с ним жить, договариваться…» Вот когда вы таких людей встречаете, то понимаете, что все ваши проблемы – это ерунда.

Источник: «Полиция России»