В одно касание

Недавняя премьера «Войны и мира» в «Мастерской П. Фоменко» вызвала у театральных журналистов приступ нежности. В разговоре об этом театре даже самые сдержанные критики становятся немножко сентиментальными. Такое ощущение, будто после лиричной и одновременно притчевой «Счастливой деревни» от «Мастерской П. Фоменко» все ожидают чуда.
Оправдывает ли эти ожидания новая премьера?
Весьма благополучный облик «Мастерской П. Фоменко» не лишен некоторого диссонанса. Легкого, но все же ощутимого. С одной стороны, эта труппа вызывает у своих поклонников чувство преданной и глубокой любви. «Мастерская П. Фоменко» — одно из последних пристанищ тех, кто тоскует по доброму старому времени, когда театр был «нашим всем». Конечно, это пристанище не единственное в столице. Но если искания Анатолия Васильева доступны лишь избранным, а отчаянные, на грани физиологии опусы Камы Гинкаса — зрелища, что называется, «на любителя», то у спектаклей «мастерской» есть все, чтобы запасть в душу каждому зрителю. Они исполнены благородства, изящества, теплоты. От них не ждешь провокаций, напротив, можно быть уверенным, что к авторскому тексту здесь отнесутся предельно бережно.
К тому же «Мастерская П. Фоменко» дает надежду на то, что время большого театра не ушло безвозвратно — ведь основу одной из самых культурных трупп Москвы составляют молодые, которые с удовольствием перенимают традиции, любят и умеют учиться.
Тут-то, правда, и мелькает тень сомнения. Артисты мастерской прочно существуют в образе учеников. Они хотят так себя ощущать, они ценят это состояние. Это ученики, с трогательным почтением относящиеся к своему мэтру. Однако их вечно юный имидж иногда утомляет. Право, думаешь, слишком уж они хорошие, прямо какие-то ручные. Время от времени актеров мастерской упрекают в привычке кокетничать собственной юностью, которая, увы, не вечна, в том, что их актерская палитра состоит лишь из легких красок и на ней не находится места открытому темпераменту, зрелости, умению играть страдания и страсть. За годы самостоятельной жизни «Мастерская П. Фоменко» не утратила пленительного духа студенческой келейности. И сегодня артисты театра с особенным удовольствием изображают вчерашних детей — в том числе и там, где их персонажи по идее уже вышли из детского возраста.
Впрочем, иногда «фоменки» прорываются на более «взрослый» уровень актерского существования. Когда-то подобное произошло на «Шуме и ярости» Сергея Женовача. Совсем недавно — на «Одной абсолютно счастливой деревне». А вот в спектакле «Война и мир», на мой взгляд, этого не случилось.
Хотя, собственно, могло ли случиться? Очевидно, что сценическое воплощение великого романа подразумевает фрагментарность, что наиболее вероятный (и, возможно, самый естественный) здесь путь — череда этюдов, своеобразная штудия классического текста, заведомо исключающая масштабность.
Петр Фоменко выбрал для своего спектакля первую часть романа: главы, где зарождаются конфликты, где появляются основные герои. Это начало — своего рода молодость книги: персонажи еще не знают своей судьбы, они ее только предчувствуют, как предчувствует Лиза Болконская собственную смерть, а Наташа Ростова («Какой он смешной!») — свою любовь к Пьеру (Андрей Казаков), случившуюся годы спустя.
Главные герои тут (снова!) совсем дети: Соня (Ксения Кутепова) с любопытством читает по книжке описание себя самой и сравнивает, отвечает ли оно действительности; Наташе (Полина Агуреева) всего тринадцать лет, и война их еще не коснулась, и все они пока что живы — князь Андрей, его бедная женушка Лиза и даже старик Болконский. 
Спектакль Фоменко провоцирует зрителя на заманчивую, но почти мучительную игру воображения. Он бередит фантазию, заставляя домысливать эпизоды, продолжать их и развивать. Ведь хочется на маленьком пространстве сцены уловить хотя бы отголосок силы, «которая движет народами». Очень хочется воочию увидеть, что будет дальше с этими людьми, как пройдут они через душевную смуту, кризисы и испытания. Однако мучительные внутренние поиски князя Андрея, Наташи, Пьера — эту, возможно, самую, увлекательную из линий романа — на спектакле Мастерской нам пережить не удастся. Режиссер четко определяет правила игры — он дает нам только намеки, только расстановку фигур, только обещания. Действие обрывается отъездом князя Андрея из Лысых Гор на войну, и одна лишь песенка «Мальбрук в поход собрался — вернется ли, Бог весть», да еще сходство Болконского с Дон-Кихотом (на голову ему надевают медный таз) укажут на то, что случится с ним потом.
Как на незавершенных портретах Бонапарта и императора Александра, расположенных по двум сторонам сцены, где выписаны лица, но нет фигур, в этом спектакле некоторые персонажи подаются более объемно, а иные обозначены в одно касание. Существуют здесь совсем бесплотные тени, которые, однако, особенно заманчиво было бы увидеть во плоти. Вот, скажем, Элен — молчаливая и печальная звезда салона Анны Шерер, надменная и одновременно трогательная в этой своей надменности девочка. Девочка, глядя на которую можно предположить (довообразить), чем Элен увлекла Пьера. Тем более что та же пленительно непосредственная Полина Агуреева чуть позже предстанет перед нами и в облике Наташи Ростовой.
«Старшие фоменки» демонстрируют в этом спектакле всю отточенность своей техники. Их игра по-своему совершенна, но при этом не выходит за границы ожидаемого — это виртуозность существования в ранее уже освоенном пространстве. Когда видишь, как Лиза Болконская (Ксения Кутепова) с деликатной укоризной в голосе произносит «Андрэ┘», предостерегая мужа от излишней резкости суждений; как смешно и устрашающе точно Мадлен Джабраилова играет мастера демагогии княгиню Друбецкую; как горек и одновременно комичен образ старика Болконского в исполнении Карэна Бадалова, к чувству восхищения примешивается разочарование. Ведь именно так ты все себе и представляла!
Хотя — странное дело! — Мари Болконская Галины Тюниной вроде столь же ожидаема, но здесь легкая манера игры отчего-то не отменяет драматизма. И сердце вдруг по-настоящему сжимается, когда княжна, опустив полные любви и покорности глаза, выслушивает, как распекает ее желчный отец. Да и не менее эскизно намеченный князь Андрей Ильи Любимова почему-то выглядит на редкость современным молодым человеком, а за его сдержанностью угадывается личность и характер.
Как и большинство постановок мастерской, этот спектакль подкупающе уютен. Поклонники театра наверняка будут очарованы тем, с каким нежным юмором Петр Фоменко решает эпизод именин в доме Ростовых, где веселая чехарда детей сменяется трогательно-фальшивым хоровым пением и воркованием родителей. Эти теплые сцены заслоняют все — и гротескный холодок петербургского салона, и беспощадную борьбу за наследство умирающего графа Безухова, и пари Долохова.
Глядя на эти сцены, в конце концов поддаешься «фирменному» фоменковскому обаянию и думаешь: а стоит ли ожидать большего? Разве перед нами не отлично слаженный актерский ансамбль? Может, в этой способности артистов мастерской не проживать настоящие чувства, а лишь намекать на них, и кроется индивидуальная интонация театра? И кто, собственно, сказал, что если в «Войне и мире» актеры играют примерно так же, как Ксения Кутепова в «Семейном счастии» напевает романс — обозначая неподвластные ей верхние ноты грациозным движением руки, — то этого недостаточно?