Владимир Высоцкий о спектакле «Преступление и наказание»

Брехтовский приём отчуждения стал использоваться в Театре на Таганке в спектаклях и на советском материале, и на русской классике: всё время есть выходы в зрительный зал. В спектакле «Преступление и наказание» очень много текста играется в зрительный зал. То есть, зал берётся точно так же, как и партнёр, — абсолютно на равных.

В этом спектакле я играл роль Свидригайлова. Это впервые такая трактовка, о которой очень много писал Достоевский. В связи с этим мы пока испытываем молчание прессы по поводу спектакля. Они пока не рискуют высказываться, но всё равно идут разговоры о том, что впервые так поставлен Достоевский на русской сцене. В отличие от всех прежних спектаклей нет никаких эффектов: голая, пустая сцена, свет — и всё. Такой — очень скромными средствами сделанный — спектакль.

Инсценировка называется «Родион Романович Раскольников». Инсценировка оригинальная. Это совсем не похоже на то, как трактовалось в разных других театрах. Вопрос «нравится — не нравится», «согласны — не согласны» — другой. Отправная точка была такая: после фильма «Преступление и наказание» участились убийства старух. Его сняли с экрана. И это из-за того, что намерение режиссуры и в театре, и в кино всегда было таково, что Раскольников, убивши, мучается. Когда его жалко становится, то становятся на его сторону. А Достоевский считал, что Раскольников мучается не из-за того, что убил, а из-за того, что не смог не переживать, из-за того, что он не Наполеон. Свидригайлов про него говорит: «Теорию-то он выдумал, а вот перешагнуть не задумываясь — не в состоянии!» Из-за этого он страдает.

Перед началом спектакля у нас читают школьные сочинения, от которых просто дрожь пробирает, например: «Раскольников — герой нашего времени». В школах преподают, что его заела среда, а так он замечательный очень. Одно из школьных сочинений кончается фразой: «И правильно сделал Раскольников, что убил старуху. Жаль, что попался!» Это, правда, было в школьном сочинении. Я сам до определённого момента жалел Раскольникова. Достоевский этого эффекта не хотел. Никаким образом. И часто подчёркивал его надменность в обращении с людьми. Его не любили студенты и сокурсники, каторжане побили его за то, что он не хотел молиться — всякие такие странные вещи, мимо которых многие проходили. В этой инсценировке исследуется проблема молодого человека. На мой взгляд, она очень своевременна теперь в связи с тем, что происходит в мире — повсюду волна террора.

Всё внимание в спектакле — на страстях и людях. У нас в спектаклях всегда много режиссуры. А тут значительно меньше видимой режиссуры. Только в снах. Голая сцена. Только в углу — весь спектакль, всё это действие — присутствуют накрытые простынями убитые две жертвы Раскольникова как вечное напоминание ему. И больше ничего.

Свидригайлову в этой инсценировке дана очень большая нагрузка. Он как-то вышел на первый план как постаревший Раскольников. У Достоевского в дневниках написано, что Свидригайлов должен выглядеть, как привидение, как с того света. Раскольников, разговаривая с Разумихиным, другом своим, говорит: «Ты его видел?» Тот говорит: «Видел». — «Ты его ясно видел?» — «Ясно!» — «Ну слава богу, а то мне показалось, что это было привидение».

…Даже в кино, когда меня приглашают сниматься, просят, чтобы я пел. В театре — тем более. В этом спектакле, где совсем уж, казалось бы, невозможно, я даже пою старинный романс, душещипательный такой. Видимо, Свидригайлов все свои жертвы соблазнял вот этим самым романсом. И мы решили: ну почему бы ему не дать попеть и поиграть на гитаре, издеваясь над Раскольниковым. Я там пою такой романс, я его сам написал:



Она была чиста, как снег зимой.

В грязь соболя! — иди по ним по праву.

Но вот мне руки жжёт ея письмо —

Я узнаю мучительную правду.



Не ведал я: смиренье — только маска,

И маскарад закончится сейчас.

Да, в этот раз я потерял фиаско,

Надеюсь — это был последний раз.



Подумал я: дни сочтены мои.

Дурная кровь в мои проникла вены.

Я сжал письмо, как голову змеи,

Сквозь пальцы просочился яд измены.



Не ведать мне страданий и агоний,

Мне встречный ветер слезы оботрёт.

Моих коней обида не нагонит,

Моих следов метель не заметёт…



Сейчас пошли сплетни, что я покинул театр, ушёл. Это неправда — я просто собирался делать своё кино, поэтому оставил только спектакли, где мне нет замены: «Гамлет», «Вишнёвый сад», «Преступление и наказание». Я из этого театра никуда не собираюсь уходить, потому что для меня это не просто театр, где есть возможность выходить на сцену и прикидываться… Принято говорить: «Мой дом». Нет, не дом, не храм, в котором священнодействуешь. Это необходимое здание для меня, и без него я уже не могу существовать…