«Я — верный пес»

Вы уже видели его. Совершенно точно. Если не на сцене театра «Мастерская Петра Фоменко», где Амбарцум Кабанян занят в 11 спектаклях, то наверняка — в видео ЦУМа, которое прямо сейчас крутят в каждой витрине универмага. В новом году актер, обладатель удивительно глубокого голоса, планирует покорить всю страну — уже 1 января на экраны кинотеатров выйдет французская комедия «Праздничный переполох» от режиссеров «1+1». Так вот, герои говорят, в частности, голосами Амбарцума Кабаняна, Александра Паля, Марии Кравченко. Следующим широким шагом к всенародной популярности станет сериал «Доктор Преображенский», фильм о жизни пластических хирургов в Советском Союзе, который покажет Первый канал.

— У вас есть и театральная слава, и вполне осязаемое светское признание: принят, обласкан, в список самых стильных мужчин включен. При этом вы можете себе позволить спокойно ездить в метро, делать селфи, все, что угодно без того, чтобы у вас регулярно просили автограф и совместное фото.
— Просят иногда, только обращаются ко мне «Здравствуйте… Николай Цискаридзе». Ну а признают разве что если на Кутузовской после спектакля, а так в целом…

— Такая модель популярности комфортна для вас? Вы говорите, что любите публику и готовы играть даже для одного зрителя в зале, а за его пределами?
— Это когда ты артист-артист, то играешь даже в метро. Я наоборот, не люблю, когда в общественных местах на меня косятся издалека и говорят: «Это он». Лучше подойди, скажи: «Здравствуйте, я вас узнал». Тогда мне приятно будет. Несколько раз ко мне со страхом в глазах подходили. И вот этот страх меня смущает. Хочется спросить: «А чего вы боитесь? Я что, ударю?» Когда начинаем говорить, я первым предлагаю сфотографироваться. Я такой же человек: когда встречаю звезду, я тоже боюсь, но преодолеваю этот страх. Бывает, тоже хочу сфотографироваться. И надо это делать, потому что мы все люди, простые смертные.

— С другой стороны, на конкретном актере не написано, готов он к селфи или нет.
— Безусловно, у каждого есть очень личное пространство, но важно понимать, что это не люди для тебя, а ты для людей. Каждому из них я должен кланяться первым!

— Вы сейчас снимаетесь в сериале «Доктор Преображенский». Ждете скачка популярности? Или сегодня даже сериалы на Первом канале не срабатывают так, что человек просыпается знаменитым?
— По-моему, срабатывают. Мне даже интересно, что это будут за люди. Сейчас я лучше знаком со своим зрителем в театре. А с кино интересно — кто там на меня будет смотреть? Каждый актер мечтает расширять границы своих знаний и навыков. Я не представляю жизни без Театра Фоменко, но был бы счастлив получать приглашения сниматься в кино чаще. Это совсем другой мир, колоссальная работа над собой! Я не раз слышал: «Ты слишком красив, что с тобой делать? Если герой настолько красив, должна быть история любви, а наше кино не такое». Или: «Твое лицо — это артхаус». Почему так? Может, дело в том, что я лицо кавказской национальности, хотя вообще не похож на кавказца. У меня европейское лицо, как мне часто говорят. Но мы не снимаем европейское кино. Когда учился еще, мне очень много предлагали гастарбайтеров: «Ты же хач, кого ты еще можешь играть?» А гастарбайтеры что, не люди? Или белый человек не может быть гастарбайтером? Меня это обижает.

— Думаете, в этом смысле «Доктор Преображенский» может что-то изменить?
— Я там армянин, но надеюсь, что да.

— И тут вам поступает предложение озвучить фильм «Праздничный переполох», а вы до этого не работали в озвучке. Но соглашаетесь легко. Почему?
— Мне было интересно. Когда мне позвонили, сразу сказал, что у меня нет опыта, а это такой большой проект — премьера на всю страну. Передать здесь и сейчас голосом то, что заложили режиссеры там, за рубежом,— большая ответственность. Короче, я согласился. Мне интересно было попробовать себя в этом качестве. Еще мне говорят часто: «Амбарцум, у тебя такой голос, его нужно использовать. Почему ты его не используешь?».

— Вас предупредили, что ваш герой — страшно ранимый человек, который все время норовит залезть в пижаму, сбежать от мира?
— Обожаю пижамы! Просто боялся, что голос не подойдет: тут такой человек с бровками домиком, без волос, и с ним мой голос. Было странно, но интересно. Мне было приятно как раз такого героя озвучивать, потому что в жизни у меня другая фактура: «он грозный, строгий, голос у него низкий, к нему не подойти». И вот мой голос достался такому человеку, какой я внутри,— человек в пижаме.

— Получили ли вы удовольствие от процесса, от результата?
— Мне было безумно комфортно в студии. Меня к себе расположил звукорежиссер. Если у меня случился контакт, то я могу отдать душу. И вот тут случилось. Еще я очень удивился подходу к работе в этом формате. Я смотрю в кадр, он там бубнит себе что-то аккуратненько, пытаюсь озвучивать, а мне в наушниках: «Амбарцум, нет! Как в театре, давай посыл, иначе тебя не услышит зал». Я был поражен. Как в театре — это нужно на последний ряд работать.

— Всем известно, что актеры, особенно начинающие, вынуждены время от времени подрабатывать в тамадой, Снегурочкой или Дедом Морозом. У вас есть такой опыт?
— Нет, я боюсь выступлений такого рода, несмотря на то что работаю в театре. Меня звали тамадой на свадьбу в прошлом году. Она планировалась где-то за границей. Гости сначала катаются на лодках, всех возят от одного места действия к другому. И так два дня. С одной стороны, круто взять на себя такую ответственность и повести всех людей. Ты несешь радость. Ты говоришь: «А сейчас мы раздеваемся и идем купаться!». Но я испугался. Мне кажется, что для этого необходим опыт. Нужно подготовиться, а у меня не было времени. И свадьба — это же важно. Взять ответственность за чью-то свадьбу — нет, я не смог.

— То есть над собственным сценарием в этом жанре вы пока не задумывались?
— Нет, я всю сознательную жизнь думаю о своей свадьбе. Я не знаю пока, какой хочу ее видеть. Хочется, конечно, чтобы все было безумно красиво. Не просто «Это стол жениха и невесты», и все.

— А если про другой сценарий: как случилось, что человек, который хотел стать парикмахером и стал им, решил вдруг пойти в артисты?
— Все сложилось как-то слишком благополучно. Все были против того, чтобы я стал парикмахером. Мама видела меня военным. «Ты в форме будешь такой красивый, сын» — говорила мама. Но где я и где война? Дедушка сходил с ума: «Мой внук не может быть парикмахером». Но когда я в 17 лет принес первые деньги в дом, все решили, что лучше этой профессии ничего быть не может. Я был успешным парикмахером, зарабатывал достаточно много денег, а потом все, мне стало скучно. Каждый день ты знаешь все, от начала до конца: вот в этом месяце придет тот-то и тот-то, ты будешь делать вот это и говорить об этом. Сколько это будет продолжаться? Всю жизнь. Я так не хочу. И все, я уехал. Уехал, и мама закричала: «Где мой мальчик, которому ничего не было нужно? А теперь ему нужно все». Да, мама, мне нужно все, я хочу в Москву.

— Можно же было стать великим парикмахером в Москве?
— Мне было в этом пространстве тесно, я все выучил. Мне не хотелось менять салон, и я не хотел открывать свой салон. У меня не было таких амбиций. Сейчас вы мне скажете: «А театра ты еще не наелся? Тебе еще не тесно?». Нет, мне не тесно, потому что идет обмен со зрителем. Он всегда разный, и я тоже. Тут все по-другому каждый раз. Взлеты, падения. 

— Что вы читаете?
— В гостиной у меня поэзия. Мне почему-то потребовалась поэзия, сейчас не вспомню все фамилии — купил много. Сверху в стопке книг — Пушкин, захотелось классики. У мольберта я положил «Мцыри», хочу выучить его наизусть. И сыграть «Мцыри», даже сказал об этом в театре.

— Вы мечтали играть именно в этом театре? Или театр сам выбрал вас?
— У меня все, как у Лермонтова,— мистика. Не могу сказать, что я чего-то добился. Я случайно попал к Каменьковичу (худрук театра «Мастерская Петра Фоменко» Евгений Каменькович.— «Коммерсантъ Стиль») на прослушивание. Мне сказали: «Иди к Каменьковичу, он классный». Я пришел домой, посмотрел на его фотографию и понял, что это мой человек. Я вообще не думал, как мне его взять, как обаять. Все, я его увидел: «Да, ты мне нравишься». Я пришел, встал, и у меня было полное ощущение, что я его знаю, и он меня знает, и у нас все в порядке, но просто сейчас мне нужно формально отчитать.

— И у него возникло такое же встречное ощущение?
— Не могу отвечать за него, но, мне кажется, была любовь с первого взгляда. Он мне сказал: «Откуда вы такой? Кроме голоса и физических данных у вас ничего нет». — «Естественно,— говорю.— Поэтому я и иду учиться. Если бы я все умел, меня бы здесь не было».— «Читать вы не умеете». Мне было все понятно, в чем проблема?

— А с театром в итоге что?
— Говорю же, мистика. Когда я закончил, то никуда не собирался идти поступать, потому что у меня был мой человек: я Каменьковичу доверял от и до, я верил ему. Когда он говорил, когда делал мне какие-то замечания, я понимал, что мне нужно с этим работать. Я не гений, никогда книжки до этого не читал, в театре не был. Его энергия была моей, мы были схожи. Я понимал, почему он орет, и меня это не обижало, потому что я сам могу поорать. Его эмоции мне были понятны всегда. И меня он воспитал, но тут учеба закончилась, пора уходить. Нет, я — верный пес: что в любви, что в дружбе. Но Каменькович — внештатный режиссер, он ставит в разных театрах. Я сказал, что уеду, буду в Сочи парикмахером. Мы все равно походили по театрам, показывались. Естественно, никого не брали. В 2007 году всех только увольняли. А тут молодняк вышел, сотни студентов. Мы ходили к Джигарханяну, он меня тоже не взял. Посмотрел и сказал: «Все, спасибо, до свидания». Мне кажется, что иначе не могло случиться. Я люблю Евгения Борисовича, он не мог меня бросить. Он это знает. Я не стесняюсь каждый раз ему говорить, что я его люблю. И меня взяли в театр. Петр Наумович был не против. Он смотрел один спектакль, когда я учился в ГИТИСе, сказал, что во мне что-то есть.

— И что вы почувствовали в этот момент?
— Я пришел, мне Евгений Борисович сказал: мы попробуем работать, но это не факт, что я попадаю в театр. Просто попробуем. А у меня внутри уже все взрывается. Я вышел и звоню маме: «Мама, меня взяли в театр!». На что мама мне: «Ты не вернешься?». Все четыре года она ждала, что я одумаюсь и вернусь. Она спросила, с кем я. Я сказал, что с Каменьковичем. Она: «Ну тогда я спокойна».

— А мама с ним познакомилась?
— Через год после того как я попал в театр. Была премьера, мама приехала. На банкете после спектакля я их познакомил. Евгений Борисович: «Роза, здравствуйте, ну как вы родили такого ребенка?». Мама страшно засмущалась.

— Но это уже все потом было, а в годы учебы трудно приходилось?
— Когда поступал, я был абсолютно уверен: мне необходимо туда попасть. На втором курсе у меня это пропало, я забился, боялся что-то сказать. Я действительно ничего не умел, но попал в компанию ребят, которые годами готовились к поступлению. Они все знают, а я нет.

— И это давило?
— Конечно. Ты — парикмахер; я готов был косички плести всем, чтобы со мной дружили, но со мной не дружили. На первом курсе Каменькович мне предложил уйти, но я продолжил бороться. На втором курсе педагог по речи сказал, что поставит мне «2», и меня наконец-то отчислят.

- Где вы черпали силы?
— Не знаю, я плакал. Даже не представлял, что мужчина в 22–23 года может столько плакать. Естественно, ты никому об этом не скажешь: маме не скажешь, сестре не скажешь, потому что они сами воют без меня, а тут я скажу еще, что мне тяжело. Это как раз был момент, когда я не понимал, почему со мной не дружат. Наверное, правда, чтобы стать артистом, нужно пройти через все: через унижение, оскорбление. Я это понял, принял, научился посылать. У меня появилась броня.

— Переход от сочинского финансового благополучия к финансовой сдержанности был?
— Не то что к сдержанности — к полному отсутствию денег. Я голодал. Учился на платном и снимал квартиру, не знаю как. Умудрялся бегать стричь.

— Тут неподалеку ЦУМ, который манил, наверное? Вы же любите красиво одеваться.
— Я смотрел на ЦУМ и даже не мог мечтать, что когда-нибудь мне повезет поработать с Наташей Гольденберг и сняться в ролике, который сейчас можно увидеть в витринах ЦУМа!

— А были предложения поработать моделью?
— Нет, но мне это интересно, потому что я люблю одежду. На четвертом курсе мне предложили фотосъемку. Человек просто увлекался фотографией, хотел немножко поснимать. Поснимались в каких-то одеждах. Мы были толпой, а потом мне позвонили и сказали, что он меня хочет еще раз пригласить, но ню. Я ко всем друзьям за советом: вот деньги дадут, но надо сниматься голым. Они мне говорят: «А вдруг ты станешь артистом, оно тебе надо? Нужны тебе твои голые фотографии, если ты станешь звездой?». Позвонил маме, сказал, что мне предлагают фотографироваться голым. Она говорит: «Ну иди. Раз ты уже туда пошел, то иди до конца». Мама, ну ты нормальная? Я думал, она скажет: «Нет!». Не пошел. Сегодня мне, конечно, хочется какую-нибудь красивую съемку.

— Вы еще не звезда, но вот играете вы в каком-нибудь современном спектакле, бегаете голышом по сцене три часа кряду, в чем разница?
— Я не бегал. Думаю, просто не смогу раздеться. Не потому, что это плохо. Мне бы пижамку.

— По какому принципу вы соглашаетесь или не соглашаетесь пойти куда-то на вечеринку?
— Я везде хожу. Мне друзья говорят, чтобы я фильтровал свои мероприятия, иначе меня, мол, в завсегдатаи запишут. Поначалу мне было интересно, как оно, что такое светская жизнь. Было интересно, кто эти люди, чьи фотографии публикуют на последних страницах журналов в разделе «Светская хроника». Но сегодня я знаю, кто эти люди.

— И что же выяснилось?
— Мне хочется сказать: «Народ, ну расслабьтесь, ну давайте поболтаем. Хорошо, ты в пайетках, но не это же цель нашего сегодняшнего присутствия». Круто же обменяться энергией. Если этого не случается, то грустный возвращаешься домой.

Источник: «Коммерсант-Стиль»