Стихи играют в жизнь

Многостраничный, многофигурный, многослойный роман Бориса Пастернака невозможно прочесть «в один присест». Он требует «медленного чтения», глубокого погружения. Созданный в «осевое время» русской истории, он построен на сплетениях лиц, судеб, событий, на скрещениях линий жизни самых разных людей, брошенных в водоворот революционной катастрофы. Пронизанный евангельскими цитатами, ассоциациями, реминисценциями, он насыщен лирическими размышлениями автора о смысле русской революции, о любви, счастье и тоске бытия, о поэзии и поэтическом творчестве, о жизни, смерти и бессмертии. О его содержании размышляли историки и философы, филологи и поэты, художники и писатели. И вот — интерпретация режиссера.

Евгений Каменькович, казалось, в принципе не любит тяжелого глубокомыслия. Но очевидно тяготеет к большим художественным обобщениям. Поэтому сценическая версия романа — его материал. Она разыграна артистами Мастерской, как по нотам, легко, ненатужно и подлинно студийно, в согласии с уроками Мастера.

Несмотря на почти пятичасовой объем, спектакль не утомляет ни в одном моменте действия. Странствия заглавного героя романа от человека к человеку, от события к событию, от одного впечатления к другому прочерчены внятно и понятны даже тем, кто пока не прочел знаменитого романа. Сценический сюжет сохраняет логику романного повествования, а композиция словно наследует поэтику автора: кружевная вязь мизансцен, подвижная, изменчивая светотень, летучие передвижения фигур в разреженной пустоте сцены, перетекание артистов с одной роли на другую, игра на легких касаниях и осторожных прикосновениях — к тексту, к партнеру, к смыслу романа, к тайне поэзии. 

Для автора постановки важно, что роман написан поэтом о поэте. Стихи Юрия Живаго (читай: Бориса Пастернака), написанные по следам пережитого, составляют основу и определяют тональность действия. Любовь поэта, его горести и скитания, предчувствия и прозрения отформовываются в рифмы, размеры и строфы. Будто не жизнь диктует поэту стихи, а стихи окунаются в жизнь и «играют в людей». По существу, именно они — главные «герои» спектакля. Записанные в потертую книжку-тетрадку, они висят на высоте, иногда тихонько покачиваются в узком луче прожектора, движутся вперед и ведут поэта к бессмертию, как в начале спектакля звезда Рождества ведет волхвов к Младенцу.

Выбор Ивана Вакуленко на заглавную роль оказался точным. Его сценическая манера лишена характерной определенности, яркости сценических переживаний. Ближайшее окружение Юрия Живаго — его друг Миша Гордон (Вениамин Краснянский), его дядя Николай Веденяпин (Никита Тюнин), его брат Евграф (Рифат Аляутдинов) — играется и ярче, и крупнее по характеристикам. Но по мере развертывания действия обнаруживается, как глубоко артист прочувствовал и впитал «строки судьбы» своего героя, как тонко осознал поэтические смыслы образа. Вакуленко не столько играет характер героя, сколько несет тему романа и делает это всем своим существом. Веришь, что висящая в воздухе тетрадка стихов заполнена его почерком. Читают их другие, читают вдумчиво, с большой точностью смыслов. Но все-таки написал эти «стихи из романа» именно он, такой непоказной и навсегда одинокий. 

Роль Паши Антипова, романного антипода Юрия Живаго, исполняет Юрий Титов. Глубокое, умное проникновение в суть образа ставит его рядом с заглавным героем. Антипов, окунувшийся в революцию с головой и воюющий на стороне красных под псевдонимом Стрельников, горяч, силен, прямодушен. Он из тех, кто не срезает пики событий, а взлетает на них, не следует течению, а стремится оседлать волну. В нем нет «ни тени рисовки и полное отсутствие позы». Его сильная любовь к Ларе, страстная вера в революцию, уверенность в знании смысла жизни несомненны. Утратив Лару, разуверившись в революции, оказавшись в громыхающей пустоте бессмыслицы, он кончает свои счеты с жизнью. Так поступают истинные поэты, ставя точку пули в последнем конце.

Сквозная нить жизни и стихов Юрия Живаго связана с женской темой. Три женщины, с которыми его свела, сплела и скрестила судьба, представлены в спектакле как три разных версии спасения поэта. Тоня, ставшая его женой, предстает надежной, верной, душевно ясной спутницей жизни. Екатерина Смирнова играет эту роль с сердечной простотой, а в сцене чтения прощального письма ее исполнение возвышается до острого и чистого драматизма. Лара, возлюбленная Юрия, в исполнении Ольги Бодровой видится резкой, затаенной, закрытой. Простоватая и насквозь земная Марина, взявшая усталого от жизни поэта под свою заботливую опеку, исполняется Дарьей Коныжевой с обаятельной достоверностью. Женская тема спектакля трактуется как тема спасительной любви, вдохновляющей поэта на творчество и ограждающая его от гибели — до времени, пока сил хватит и обстоятельства позволят.

Из «основоположников» Мастерской, первых учеников Фоменко, выделились Карэн Бадалов, с присущим ему мужским шармом исполнивший роль Комаровского (коварного соблазнителя Лары), и Полина Кутепова, создавшая два чудесных эскизных наброска на тему «благородной матери».

В исполнении Полины Кутеповой Амалия Гишар (мать Лары) инфантильна, женственно беспечна и по-женски нервна, а Анна Крюгер (мать Тони), напротив, собрана, подтянута и сосредоточена. Если первая обрисована в стиле нежной импрессии Ренуара, то в обрисовке второй чувствуется влияние резкой штриховки Пикассо. В обеих — все от культуры и ничего от натуры, как и положено героиням Серебряного века.

Карэн Бадалов играет Комаровского тонким ценителем женской красоты, умело использующим власть своего обаяния и силу адвокатского красноречия. В «московских» сценах он очаровывает и зачаровывает, в «уральских» — настаивает и убеждает. Не подчиниться ему невозможно. В любую эпоху, в любое время года и в любой точке событий он появляется с непременным арбузом в руке. Режет его уверенно, ест с деловитым наслаждением. Перефразируя знаменитый вопрос Достоевского: «Свету ли провалиться или мне арбуза не есть?» Он ответит на него без колебаний и сомнений: «Свету провалиться, а чтоб мне арбуз всегда есть». Но при всем том Лару он все-таки спас. И не для себя любимого, а для нее самой, чтобы не оборвалась ее жизнь раньше срока. И голубушка Смерть отступила, признав в данном случае свое поражение. 

Смерть в этом спектакле — не «белая нежить» из фольклора и не «казенная землемерша» из романа, но чернокожая красавица в шляпе с траурными перьями, своего рода «негатив» таинственной блоковской Незнакомки. Стефания — Елизавета Бурмакова играет эту роль без привкуса метафизики. Она является на сцену, когда кому-то из героев пришла пора уходить из жизни, а с заглавным героем почти не расстается. Так близко она «совпадает» с основной темой его жизни, с главным мотивом его стихов, а в конечном счете с основным посылом спектакля: религиозное преодоление смерти «усильем Воскресенья» и поэтическое обретение бессмертия в творчестве.

Кто-то однажды решил, что клиповое сознание современного человека не в силах воспринимать спектакли длительной протяженности. Многие в это поверили и бездумно повторяют, хотя театральная практика сезон за сезоном опровергает верность этой сентенции. Оглядывая ряды зрителей на «Докторе Живаго», видишь, что никто никуда не торопится. Смотрят внимательно, слушают отзывчиво, чутко отзываются на события, впитывают атмосферу происходящего и вслед за актерами с наслаждением погружаются в содержание гениального романа. Радостно за театр, воспитавший такую публику.

Источник: «Новая газета»