Владимир Андреев: «Театр — искусство элитарное»

После спектакля удалось поговорить с режиссером и актером Владимиром Андреевым, хотя надо сказать, что Владимир Алексеевич был усталым — в этот приезд, помимо спектакля, он занимался с ребятами — первокурсниками РАТИ, куратором курса которых является, и смотрел спектакли качаловцев.

 — Владимир Алексеевич, в свое время вы много ставили и играли в пьесах татарских писателей. Ваше отношение со временем к этой драматургии не изменилось?

 — Было время, когда я познакомился с татарской драматургией и увлекся ею… Все сходилось на имени Диаса Валеева, тогда молодого и острого, во многом непримиримого, но часто очень справедливого драматурга. Он писал о своих гражданских болях. Я ставил «Дарю тебе жизнь», «Диалоги», в Ермоловском театре, которым руковожу, шел «Казанский университет», где, если говорить серьезно, шла речь о верности и предательстве, об умении любить и притворяться. Я познакомился с театральным миром Татарстана и понял, что в нем есть люди, которые исповедуют близкую мне театральную школу. Долгие годы я интересовался творчеством Камаловского театра, потому что и этот театр, и мой, Ермоловский, опирались на практику и школу выдающегося режиссера и педагога Андрея Лобанова. Но время идет, и я не могу сегодня похвастаться, что хорошо знаю, что происходит в театрах Татарстана. Хотя недавно в Уфе проходил большой международный фестиваль тюркоязычных театров, где я возглавлял жюри, Камаловский театр принимал в нем участие и был отмечен за достойную работу и верность традициям. Фестиваль вообще получился любопытным, были театры, которые ждал в Уфе большой успех, у кого-то успех оказался более скромным, но все равно было интересно. Все течение фестиваля доказывало, что театр жив и такие встречи необходимы. В том числе и с искусством Татарстана. Так что жизнь продолжается, и, может быть, я еще встречусь с новой татарской драматургией.

 — Сейчас очень много говорят о кризисе театра в России, что вы можете сказать по этому поводу?

 — Меня эти разговоры не то чтобы раздражают, мне просто скучно при них присутствовать. Я прожил большую жизнь в театре, и помню, когда я в него пришел, тоже говорили о кризисе. Кризис зачастую — это момент накопления новых сил. Пересмотр глубокий того, что сделано, куда идти дальше. Бежать вприпрыжку, уродуя то, что было достигнуто, или творчески развиваться. Я не знаю, откуда идут эти разговоры о кризисе театра. Возможно, они происходят оттого, что наше время ослабило интерес людей думать, всерьез страдать. Конечно, жизнь так непроста, что приходится искать жанры, где человек будет смеяться, но доходить до животного бессмысленного ржания — стоит ли?.. Трудности есть в театре психологическом, театре, сочетающем в себе поиск формы и психологичность, сохраняющем личность и приглашающем к размышлению. Да, такому театру трудно. Вчера я смотрел в Качаловском «Вишневый сад», наблюдал за тем, как не только взрослые люди, молодые, веселые, настроенные отдыхать, вдруг делались серьезными, начинали утирать слезы. Значит, их трогало то, что рождено фактором, именуемым «фактор человечности». Я радовался этому обстоятельству. Театр сегодня — это все-таки искусство элитарное. Это искусство хорошо организованных людей, либо тех, кто считает духовное начало необходимым фактором. Не все входят в это русло, будем надеяться, что этих людей, которым интересно увидеть глаза актера, разделить чувства того, кто на сцене, и породниться с этими чувствами с помощью своего сердца, что таких людей станет больше. Во все времена была, нет, не хула — отрицание театра. Но театр продолжает жить, он не нами рожден, ему несколько тысяч лет, а, значит, не нам его убивать или предрекать ему гибель. Сейчас я отыграл спектакль и не думаю, что люди в зале мне лгали и были вежливы по отношению к заезжему гастролеру, нет, я уже научился различать, что настоящее, а что нет. Сегодня, если бы я спросил сидящих в зале, чувствуете ли вы так же, как и мы, то получил бы положительный ответ.

 — Недавно я прочла публикацию, которая называлась «Товстоногова на вас нет!» В ней говорилось о том, что с уходом великих — Георгия Товстоногова, Андрея Гончарова — планка нравственная и творческая снизилась. Так ли это? Насколько я знаю, вы дружили с Товстоноговым?

 — Во всяком случае, я у Георгия Александровича многому учился. Мне судьба подарила знакомство с ним, знакомство довольно серьезное, потому что я дружил еще и с мужем его сестры Евгением Алексеевичем Лебедевым, и когда он приезжал в Москву играть спектакли, то обычно они с супругой останавливались у нас. Память об этих людях для меня до сих пор сильна. Думаю, был бы жив сейчас Товстоногов, он бы искал новые формы и сегодняшний, нынешний тон, а как иначе? Но думаю, что традициям он был бы верен. Традиция, когда она находится в развитии, — это дело живое. А скучное участие, ленивое присутствие на сцене, оно почти никому не нужно. Только подлинное «включение», отсутствие жалости к себе может вызвать реакцию в зрительном зале. Когда актер произносит текст, уходит, приходит, садится, встает — и все, вот это и есть проявление кризиса.

 — Как вы полагаете, чем сейчас можно удивить в театре?

 — Я не могу отвечать за всех, но в свое время еще выдающийся актер и режиссер Алексей Дикий, когда начинал репетировать, задавал вопрос: « Ну, чем будем удивлять?» Удивлять — это не значит: ох, удивлю! Удивить — это значит накопить такую сумму впечатлений, мыслей, чувств, чтобы потом это накопление выразить в такой форме, без которой этому накоплению не быть. И этим живешь и удивляешь.

 — Что сейчас вы делаете в театре и в кино?

 — Недавно я сыграл в постановке Сергея Голомазова на сцене Ермоловского театра, спектакль называется «Фотофиниш». Сегодня — это самая дорогая моя работа, она отняла у меня много сил, и я не хочу сказать, что в ней у меня звучат «финишные ноты», потому что неизвестно, сколько кому из нас отпущено. Мое личностное участие, как мне кажется, достойно в этом спектакле и вызывает отклик в зале. Моя искренность в этой роли множится на жизненный опыт и веру в добро. Пока я ничего не ставлю у себя в Ермоловском, но много занимаюсь с учениками и готовлюсь к участию в спектакле «Двенадцатая ночь», это будет снова постановка Сергея Голомазова. Здесь мне поручена неожиданная для меня самого роль самого грустного шекспировского шута Феста. Кроме этого, я начинаю сниматься в фильме «Александр Колчак» в роли генерала Василия Ивановича Колчака, отца Александра Васильевича. Недавно я получил огромное удовольствие от того, что записался в большой работе на радио «Россия» — это были «Бедные люди» Достоевского. Достоевский много предвидел, предчувствовал, потому и трогает и волнует сегодня.

 — В этот приезд вы занимаетесь с учениками — студентами первого курса РАТИ, которые учатся при Качаловском театре. Насколько оправдывается такая практика — курсов столичного вуза в провинции?

 — Смотрите: несколько лет назад Александр Славутский уже выпустил курс, и многие студенты стали ведущими артистами Качаловского театра. Я вчера их видел в «Вишневом саде». Некоторые работают просто здорово, я вижу элементы мастерства у этих юных. Набирать подобные курсы в провинции — это думать о театре, о его будущем.