Внесистемный Станиславский

Известие, что в Мастерской Петра Фоменко поставили «Театральный роман» Булгакова, звучит для для московской публики как рекомендация: надо смотреть. Публика не будет обманута: популярный театр разыграл популярную классику в фирменном стиле

За последнее десятилетие «Театральный роман» ставился в Москве трижды. Юрий Любимов недвусмысленно указывал на время его создания: на пленившем воображение Максудова бутафорском коне восседал Сталин, в преддверии «омхачивания» на сцене красовались гигантские портреты основоположников a la плакатная трехголовая гидра Маркс — Энгельс — Ленин, а из-за портрета Станиславского выглядывал насмерть запуганный человечек Иван Васильевич (Валерий Золотухин). Константин Богомолов (в Театре им. Гоголя) сочинил поверх плотного булгаковского текста массу гэгов, львиная доля которых посвящалась впавшему в маразм, помешанному на собственном величии худруку. Словом, у кого о чем болит «Театральный роман», тот о том и говорит. 
У «фоменок» он о точке невозврата. За которой живое, изменчивое искусство превращается в мертвую догму. В Мастерской играют историю о том, как уходит молодость, которая казалась вечной, и вот ты уже «основоположник» и молодежь дышит тебе в спину, претендуя на твои роли, вытесняя тебя на обочину. О том, как расходятся пути вчерашних братьев по искусству, превращая в едкий фарс их совместное искусственное «дожитие».
Кирилл Пирогов, инициатор затеи и сосед Петра Фоменко в строчке «авторы спектакля», взял на себя самую длинную и опасную роль — писателя Максудова, рефлектирующего наблюдателя, меланхолического Простодушного, который силится постичь законы мира искусства. Его герою приходится весь спектакль балансировать между любопытством и оторопью, надеждой и отчаянием, интеллигентностью и желчью — других красок и действий Булгаков ему не оставил. 
Остальным актерам достались роли-шаржи, короткие, но яркие, шкатулочной выделки. Обменялись взглядами, как ударами рапиры, секретарши театральных богов Августа Менажраки и Поликсена Торопецкая (Мадлен Джабраилова и Галина Тюнина). Под арию из «Фауста» соткался из дыма перед Максудовым в петле добрый мефистофель Рудольфи (Олег Нирян). Фома Стриж (Иван Вакуленко) выскочил одетым под Мейерхольда времен революционного Октября. Исполненный достоинства Елагин (Игорь Войнаровский) блеснул знаменитой репликой Добронравова о том, что художественная часть не может вызывать художественное целое. Объясняя Максудову, как работает «самая сложная из машин — театр», Бомбардов (Никита Тюнин) рассаживает в карикатурных позах корифеев, которые только что на худсовете растоптали самолюбие Максудова, после чего окончательно забронзовели и окуклились.
Бенефис и вовсе случился у актера, который никогда не бывал на первых ролях. Максим Литовченко в гриме Станиславского, вознесенного подъемником из театральной преисподней, до оторопи похож на классика с его сплавом тишайших манер и убийственных выводов.
Авторы спектакля решили отказаться от второй части романа — репетиции «Черного снега» с умело разогретыми театральными скандалами и изнурительным вмешательством КС. На пьесе Максудова здесь поставлен крест, но в голове его уже рождаются строчки про тьму, накрывшую Ершалаим. Ведь искусство, убеждают нас «фоменки» со всем присущим им мастерством, — это та соломинка, за которую можно цепляться бесконечно.