Федор МАЛЫШЕВ: «Хотелось сделать подпольный, гаражный спектакль»

В свои 24 года Федор Малышев исполняет уже несколько заглавных ролей в театре “Мастерская П. Фоменко”. В 2011 году, будучи еще в составе стажерской группы, он уверенно и точно сыграл Санина в спектакле “Русский человек на rendez-vous” (по повести И. С. Тургенева “Вешние воды”). А за 4 года пополнил свой репертуар ведущими ролями в постановках театра: “Дар” (Годунов-Чердынцев), “Египетская марка” (Парнок), “Руслан и Людмила” (Ратмир), “Современная идиллия” (Глумов). Пришел черед собственного моноспектакля.



– Федор, почему именно “Сон смешного человека”? Что “зацепило”?

– Я перечитывал Достоевского. Все подряд. И вспомнил, что пару лет назад мой одноклассник Никита Кукушкин, актер “Гоголь-центра”, говорил мне, что не читал ничего лучше, чем “Сон смешного человека”. Я взял в руки и понял, что я просто не могу этого не сделать в театре.

Там много мыслей, мне очень близких; да и вообще, я считаю, в рассказе кроются самые важные вопросы, которые должен задавать себе человек: есть ли Бог? Возможен ли рай? И даже если не бывать раю, что выберет человек, каким путем пойдет его душа? Мой персонаж хоть и говорит, что познал истину, но все-таки, как мне кажется, он не до конца осознает, к чему пришел. Он делает только первый шаг к истине, но пока еще “болтается”. Как я, например, болтаюсь и мучаюсь… Постановка, кстати, оказалась для меня отчасти терапевтической. Часто думаешь вечером после спектак-ля: “Что я за ужасный человек? Надо бороться с самим с собой, не останавливаться”.

– Не было страшно, когда решились на моноспектакль? Считается, что этот жанр – высший пилотаж в вашей профессии. 

– Первоначально не было задачи поставить именно моноспектакль. Все рождалось именно из произведения. Я взял “Сон смешного человека”, который мне “подарил” и музыкантов, и способ актерского существования, и взаимодействие с текстом. В Александринском театре в Питере, например, тоже идет “Сон смешного человека”, но там огромное количество действующих лиц и внушительные декорации. У меня же, наоборот, не было задачи изображать солнце, звездочку, людей; мне хотелось, чтобы зритель за счет слова, музыки и еще чего-то третьего сам все это увидел. Потому что вы все это гораздо лучше представите, чем я вам покажу. В моем персонаже есть отчасти и Мышкин, и что-то от Лужина и Верховенского, что дает мне уникальную возможность сыграть их всех. Это тоже подарок.

– В программке указано, что вы и автор идеи, и постановщик. Действительно все сами придумывали и осуществляли?

– Конечно, мне помогали. Как только я прочитал это произведение Достоевского, я рассказал своей жене (Полине Агуреевой. – С. Б. ) о том, что “не могу молчать”, и мы вместе начали думать, как это воплотить. Сначала я придумал какой-то старый психологический театр, где был старинный стол, ширмы, ткани, в общем, ерунда какая-то. Было понятно, что это все не то… В какой-то момент Полина вдруг почему-то сказала, что мой персонаж – это голый человек, который взял мегафон, вышел на площадь и закричал: “Я полный идиот, но я знаю, как нам всем спастись”. “Прозвенел звоночек”, и мы начали разматывать историю в этом направлении. Вспомнили площадных проповедников и музыкантов с Арбата. Нужна была форма уличного выступ-ления или акции! Помню, посмотрел все концерты Тома Уэйтса, у которого “одолжил” несколько идей.

– Но благодарность в программке Вы выражаете группе “АукцЫон” и Леониду Федорову.

– Я просто много слушал его в это время. И мне все-таки кажется, что есть в спектакле что-то от питерского андеграунда. Музыка Федорова – это тоска, поиск смысла, отрицание действительности, желание куда-то вырваться. По ощущениям от этих композиций мы и создавали свою музыку. По характеру, по атмосфере наши аранжировки схожи с “АукцЫоном”. И еще нам хотелось сделать именно гаражный спектакль, подпольный.

– Как родилась группа “Бесы” – квартет, чья музыка полноценно существует вместе с Вами в спектакле?

– Это была шутка. Когда состоялся показ первых двадцати минут спектакля, мне нужно было как-то представить музыкантов. У меня было два названия: “Белые ночи” и “Бесы”. “Белые ночи” отпали, потому что название отдавало привкусом шансона, а “Бесы” очень точно, я думаю. Мой персонаж мечется именно среди них. 

Меня часто спрашивали разные люди: “А что вообще это за жанр получается? Концерт? Клоунада? Или это концертная клоунада?” И Полина как-то в шутку заметила: “Это концерт-да-не-концерт”. Так на афише и написали, только без дефисов.

– Вы взаимодействуете с залом еще до того, как начинается спектакль.

– Да, я всегда пытаюсь договориться с залом. Смотрю на людей, пробую запомнить лица, кому и о чем можно рассказать. У нас в спектакле нет, например, привычных театральных звонков. Я вообще не хотел традиционного театра: три звонка, поднимается занавес, рождается атмосфера. До конца непонятно, когда стартует спектакль: когда я буду готов, тогда он и начнется. Чтобы было смятение. Зрители могут разговаривать, но я все равно его начну. Подключатся – хорошо, не подключатся – будет с кем бороться!

– Задавали ли Вы самому себе вопрос: “Понравилось бы то, что я сделал, Петру Наумовичу?”

– Мне кажется, ему понравилось бы. Потому что без Петра Наумовича этого спектакля попросту бы не было. Там очень много от него, несмотря на то, что я лично с Петром Наумовичем провел совсем немного времени. Я больше общался с людьми, которые были очень близки к нему. Они все разные, у них у всех разные ощущения от театра, но эти ощущения взращены на одной почве. И конечно, очень важно, что мне помогала Полина, которая полностью росток из земли под названием “Петр Наумович Фоменко”.

Я люблю простой театр. И мне кажется, что наш спектакль именно от того “фоменковский”, что он сделан из простых составляющих. Есть слово, есть музыка, есть человек, и этого достаточно. Это очень просто и очень сложно одновременно. Наполнить все действенной природой и играть не персонажа, а тему и мысль. Именно этому и учил Фоменко.