Соло из хора
Татьяна Щуко на фоне спектакля
«Московский хор» МДТ — Театра Европы
В финале спектакля «Московский хор», среди всеобщего бедлама-содома, крика и истерик молча сидит старуха Лика — Т. Щуко, старуха «двоемирия», в котором соединились два дореволюционных десятилетия и четыре советских, — и смотрит на все это своим странным живым глазом…
У грузин есть определение, в русском языке отсутствующее, — «сторожащий глаз». Не зоркий, а именно «сторожащий», то есть зоркий и одновременно настороженный, бессонный, одним словом, очень активный глаз. Такой глаз — у актрисы театра «На Литейном» Татьяны Владимировны Щуко, оказавшейся в центре недавней премьеры Малого драматического.
Обратившись к довольно старой, по-своему лирической, смешной, ностальгически горькой, жесткой, гротесковой пьесе Л. Петрушевской, которую много играли лет десять назад, — режиссер В. Коняев взял для спектакля наиболее типичное от этической и эстетической концепции театра Додина последнего десятилетия (того десятилетия, когда учился и входил в театр курс «Стройбата», к которому принадлежит сам Коняев). Отношение к человеку как к нелюди, монстру, твари дрожащей. Отношение к актеру как к физиологической особи, способной ежесекундно истерически «наматывать себе кишки чалмой на голову». Отношение к нашей отечественной жизни как сочетанию патологических «предлагаемых», в которых сохранить себя и свою «душу живу» даже нечего и пытаться. Фраза «Я родилась на станции Х» не может быть произнесена в этом театре просто, без нагнетания всего сразу. В ней персонаж должен ощутить экзистенциальный ужас факта своего рождения как такового, всю мерзость станции и ее названия и смрад жизни, в которую пришел на этой станции. А актриса, размазывая по лицу красную помаду, царапая себя сведенными от ненависти к жизни пальцами и обдирая ногтями ноги в некрасиво спущенных неряшливых чулках, должна вывернуть наружу энергетический «низ», извлекая из брюшной области утробный крик: «Я! Родилаааась…» Такова поэтика. Такова практика. Таков этот театр и его мир.
«Обида — это такое упрощение ситуации. Ты обиделся, и, в общем, ты хороший, а все как бы не очень. Ты очень хороший, но живешь в каком-то говенном мире. По-моему, лучше жить самому не очень хорошим, но в прекрасном мире. Вот это простая формула», — говорит Е. Гришковец в интервью, напечатанном в нынешнем номере «ПТЖ». Это как будто — про «Московский хор» с его желчной обидой на жизнь и нелюбовью к ней. Весь спектакль нас пугают житейской историей, как в одной квартире, в невозможной тесноте оказались старуха Лика, ее гулящий сын, бывший офицер Саша, его жена Эра, трое их детей, рожденных Эрой, чтобы вернуть уходящего мужа, и вернувшиеся из ссылки сестра Лики Нета и племянница Люба. Конечно, там еще рожает без мужа десятиклассница Оля — внучка Лики, Саша заводит новую семью на станции Березай и его Рая тоже все время рожает, а живут они в восьми метрах и хотят тоже перебраться в московскую квартиру… И все бьются-колотятся в истерике вокруг старухи Лики с ее «сторожащим глазом».
Однажды, много лет назад, в рецензии на спектакль МДТ «Звезды на утреннем небе» я позволила себе противозаконную апелляцию к собственному жизненному опыту, ход к спектаклю — от жизни, поскольку театр решил поговорить с нами именно про жизнь. Потом долго стыдилась этих «внеэстетических» аргументов, а теперь позволю их себе еще раз.
Потому что в 1956-м году, когда происходит действие пьесы, я была (примерно) — той самой трехлетней Машей, которую в пьесе Л. Петрушевской все время должны привести из детского сада в эту самую квартиру всеобщего напряжения и душной тесноты. И я помню кухню, где одновременно коптило одиннадцать керосинок-керогазов, и «систему коридорную», где «на двадцать восемь комнаток всего одна уборная». Но это не был «ужас, ужас, ужас», это был привычно тяжелый быт тех лет, в котором жили нормальные люди.
Иногда вечером взрослые исчезали. В комнате оставался запах духов и чуть подпаленных волос (только не надо рвать волосы на какой-нибудь артистической голове и пугать меня криком про горелые волосы как про ужас жизни. Просто щипцы часто перегревались на том же керогазе). Этот смешанный запах назывался «театр». А когда поздно вечером взрослые возвращались, я слышала из соседней комнаты главное театральное слово — «щуко». Марина Владимировна Щуко была народной артисткой и ведущей актрисой крепкого в ту пору Вологодского драмтеатра. Широкая, темпераментная, полноватая, с живыми темными глазами (как будто пришедшая из Нушича, которого часто играла). Сперва героиня, потом «старуха» (лет через двадцать я застала ее в «Последнем сроке» В. Распутина), но если и «старуха», то комическая, острохарактерная.
Думаю, своей старшей сестры по отцу (автору памятника Ленину у Смольного, архитектору Щуко) Татьяна Владимировна Щуко никогда не знала в силу безумной возрастной разницы. Да суть и не в этом, а в том, что часто сходятся какие-то вещи, и когда в финале спектакля «Московский хор», среди всеобщего бедлама-содома, натужных криков и утрированных истерик молча сидит старуха Лика — Т. Щуко, старуха «двоемирия», — вот тут я, условная Маша, не приведенная в 1956-м из детского сада, вспоминаю все разом: одиннадцать керосинок, перешитое из бабушкиного бархатного платья — свое, детское, весь тот быт и тех людей, которых хочет представить нам на сцене В. Коняев. В голове моей гудит немыслимый хор из множества театральных и реальных голосов. И не надо меня сегодня пугать — мол, это был только «ужас, ужас, ужас», пьеса Петрушевской дает разные, вполне человеческие, варианты отношений, и настоящих-то монстров у нее всего двое — приехавшие из ссылки Нета и Люба. Это — главный парадокс пьесы: вернувшиеся в 1956-м две жертвы репрессий — страшные люди, и грехи их смертные! И именно две эти роли убедительно, сильно и действительно страшно сыграны в спектакле МДТ Ириной Демич и Ниной Семеновой.
Чем больше нагнетаются в спектакле истерики, чем грубее искажено бледной злостью лицо Эры (Татьяна Рассказова), чем сильнее уродливый акцент новой Сашиной сожительницы Раи (Наталья Калинина) и чем истошнее орет, активно размазывая по лицу помаду, Галя (Елена Калинина), — тем больше я не верю В. Коняеву и артистам, потому что не забыла ту жизнь и знаю сегодняшних старух, доживающих по сей час свой век в тех же квартирах с тусклыми лампочками под пятиметровыми потолками… Это состарились уже и Эра, и нелюбимая дочь Неты Катя (М. Никифорова), и любимая — Люба. Часто от жизни бывает страшно (на то она и жизнь), но страшное и ужасное — разные вещи…
Так или иначе, на «Московском хоре» МДТ сценическая жизнь смыкается для меня с уходящей натурой ХХ века. И как соединяющая все деревянная прищепка, которыми закрепляли белье на веревках во дворе, — слово «Щуко».
Старуха Лика — Т. Щуко похожа на эту прищепку: худая-худая, просто щепка, острая, угловато-бестелесная, она существо одновременно вредное, хитрое и благородное. «Все поставлены жизнью в обстоятельства», — говорит она. В ней — и самоотверженность и эгоизм этого поколения, поставленного «в обстоятельства» — как никакое другое…
Она, конечно же, уже лет тридцать, вне зависимости от возраста, «комическая старуха» — Татьяна Владимировна Щуко. Как Ольга Осиповна Садовская — с молодости. Я не видела ее в «Недоросле» Л. Додина госпожой Простаковой. Но, кажется, в диапазоне от Простаковой до Степаниды в военном спектакле «Знак беды» по В. Быкову и располагается дарование Татьяны Щуко. Комедийная острохарактерность — и драматизм, никогда, впрочем, не принимающий открытые формы, всегда чем-то «поперченный». Театральность, гротескные акценты, жесткий сухой рисунок.
Конечно же, она была замечательной бабой Шурой в «Любовь и голуби» (режиссер Я. Хамармер) — словно родилась ею. Она существовала в мире этого советского водевиля и плохого спектакля по-настоящему смешно, ярко, театрально. Кажется, заворачивала платок за ухо — и ухо торчало, «вслушивая» бабу Шуру в жизнь…
А недавняя Улита в «Лесе» Г. Козлова? Помните чью-то фразу: «Весна. Щепка на щепку лезет»? Вот и ее щепка — Улита, принарядившись и вспомнив молодость, шла на «пикник» к Аркашке с корзиной снеди и однозначными намерениями — «любви все возрасты покорны»…
В спектакле «Не было ни гроша да вдруг алтын» (режиссер А. Полухина) одним из центральных «типов» была Т. Щуко — Мигачева, хозяйка московского дворика на углу Большой Трущобы и Малого Захолустья, востроглазая сплетница, привыкшая все высматривать да выглядывать, везде искать выгоду. Мигачева была уютной и щедрой соседкой до той поры, пока эта щедрость ей ничего не стоила. Но скоро «захолустная» умиленность чужой бедой перерастала у нее в «трущобную» агрессию, которой было объяснение: сочувствуя бедной девушке Насте, Мигачева чувствовала себя такой же несчастной и обездоленной. Едва ей удавалось сосватать сына Елесю и «возвыситься» до купцов Епишкиных — все пространство, как будто занятое в ее душе состраданием, тут же занимало упоение своим новым положением. «Все поставлены жизнью в обстоятельства»…
В спектакле «Вокруг да около супружеского ложа», объединившем «Любовь» Л. Петрушевской и «Крик о помощи» Ю. Клепикова, Щуко играла роль от автора и одновременно — Мать в одноактовке Петрушевской. Она была театральный провокатор и устроитель ситуации, она являлась с истерикой («Постель-то не смятая!») и выгоняла молодоженов за дверь, тем самым объединяя их общей драматической судьбой…
…И выплывает — среди множества ролей — ее Старуха из прошлого («Ремонт», режиссер В. Голиков), которой чудились дни, когда «все живы», и мир ее воспоминаний оживал фигурками девочек из старой семьи. Как их звали? Может быть, одну — Нета?
То, что Лика из «Московского хора» ходит по квартире с кастрюлькой горелой каши и не желает есть сваренный Эрой суп, — несомненная поза. Это не то, что она доедает недоеденные остатки, это — каприз и гордыня. Чтоб можно было осудить других за то, что она так плохо живет. Лике нужно чувствовать себя и героиней, и великомученицей одновременно, страдать и властвовать. Щуко играет странную смесь некоторых незыблемых убеждений Лики — и ее абсолютной беспринципности, которую она считает именно принципом. Принцип — коренное слово поколения. В Ликиных принципах — благоговейная, умиленная любовь к Саше. Он и внучка Оля (своя!) у нее всегда правы, а невестка Эра всегда и во всем виновата. В начале спектакля, высокомерно осуждая Эру, которая выбрасывает детские вещи, она напяливает на себя какие-то распашонки — похожая на фурию полубезумная старуха, бродящая по дому в ночной рубашке и Сашиных ботинках…
На самом деле Лика сторожит. Она — «сторожащий глаз» этого дома, его раз и навсегда заведенного порядка. Перед лицом непорядка ей и Эра — дочь: узнав про новый Сашин роман, Лика кричит, чтобы та ехала немедленно в Березай, и валялась в ногах, и рожала еще одного ребенка… Она не сознает уродства «предлагаемых», она давно приняла то, что ей предложила жизнь, — и дореволюционная семья осталась только в сладких воспоминаниях. Природа Лики искажена жизнью — и именно эту тему «искажения природы» играет Щуко. Вот она заискивает перед Леней (тем, от кого родила Оля), предлагает ему бутылочку с молоком — покормить младенца… Она искажает лицо улыбкой, умиленно округляет глаза, наигрывает, хлопочет. Это — то же, что и предложение Эре любым способом удержать Сашу, четвертый раз беременеть… Щуко играет это остро, гротескно, узнаваемо и беззлобно. Если ее партнеры — вне персонажей, то она — внутри, не демонстрирует уродства, а мнет, рассматривает изнутри — то так, то эдак…
«Эдак» пробуждается во втором акте, когда дом оказывается «оккупирован» любимой сестрой и племянницей, пишущими анонимки на ее семью в ЦК партии, и, вопреки «предлагаемым», она выгоняет их из дома.
Лика центрует собой жизнь дома. Т. Щуко центрует спектакль. Она будто бы поет в общем «хоре», а получается — «соло» (как и Лика солирует в разноголосье «нехорошей квартиры»). Странное существо, потерявшееся в истории, — с кастрюлькой, ложкой и «сторожащим глазом», иногда диковато глядящим куда-то вдаль…
Май 2002 г.
«Московский хор» МДТ — Театра Европы
В финале спектакля «Московский хор», среди всеобщего бедлама-содома, крика и истерик молча сидит старуха Лика — Т. Щуко, старуха «двоемирия», в котором соединились два дореволюционных десятилетия и четыре советских, — и смотрит на все это своим странным живым глазом…
У грузин есть определение, в русском языке отсутствующее, — «сторожащий глаз». Не зоркий, а именно «сторожащий», то есть зоркий и одновременно настороженный, бессонный, одним словом, очень активный глаз. Такой глаз — у актрисы театра «На Литейном» Татьяны Владимировны Щуко, оказавшейся в центре недавней премьеры Малого драматического.
Обратившись к довольно старой, по-своему лирической, смешной, ностальгически горькой, жесткой, гротесковой пьесе Л. Петрушевской, которую много играли лет десять назад, — режиссер В. Коняев взял для спектакля наиболее типичное от этической и эстетической концепции театра Додина последнего десятилетия (того десятилетия, когда учился и входил в театр курс «Стройбата», к которому принадлежит сам Коняев). Отношение к человеку как к нелюди, монстру, твари дрожащей. Отношение к актеру как к физиологической особи, способной ежесекундно истерически «наматывать себе кишки чалмой на голову». Отношение к нашей отечественной жизни как сочетанию патологических «предлагаемых», в которых сохранить себя и свою «душу живу» даже нечего и пытаться. Фраза «Я родилась на станции Х» не может быть произнесена в этом театре просто, без нагнетания всего сразу. В ней персонаж должен ощутить экзистенциальный ужас факта своего рождения как такового, всю мерзость станции и ее названия и смрад жизни, в которую пришел на этой станции. А актриса, размазывая по лицу красную помаду, царапая себя сведенными от ненависти к жизни пальцами и обдирая ногтями ноги в некрасиво спущенных неряшливых чулках, должна вывернуть наружу энергетический «низ», извлекая из брюшной области утробный крик: «Я! Родилаааась…» Такова поэтика. Такова практика. Таков этот театр и его мир.
«Обида — это такое упрощение ситуации. Ты обиделся, и, в общем, ты хороший, а все как бы не очень. Ты очень хороший, но живешь в каком-то говенном мире. По-моему, лучше жить самому не очень хорошим, но в прекрасном мире. Вот это простая формула», — говорит Е. Гришковец в интервью, напечатанном в нынешнем номере «ПТЖ». Это как будто — про «Московский хор» с его желчной обидой на жизнь и нелюбовью к ней. Весь спектакль нас пугают житейской историей, как в одной квартире, в невозможной тесноте оказались старуха Лика, ее гулящий сын, бывший офицер Саша, его жена Эра, трое их детей, рожденных Эрой, чтобы вернуть уходящего мужа, и вернувшиеся из ссылки сестра Лики Нета и племянница Люба. Конечно, там еще рожает без мужа десятиклассница Оля — внучка Лики, Саша заводит новую семью на станции Березай и его Рая тоже все время рожает, а живут они в восьми метрах и хотят тоже перебраться в московскую квартиру… И все бьются-колотятся в истерике вокруг старухи Лики с ее «сторожащим глазом».
Однажды, много лет назад, в рецензии на спектакль МДТ «Звезды на утреннем небе» я позволила себе противозаконную апелляцию к собственному жизненному опыту, ход к спектаклю — от жизни, поскольку театр решил поговорить с нами именно про жизнь. Потом долго стыдилась этих «внеэстетических» аргументов, а теперь позволю их себе еще раз.
Потому что в 1956-м году, когда происходит действие пьесы, я была (примерно) — той самой трехлетней Машей, которую в пьесе Л. Петрушевской все время должны привести из детского сада в эту самую квартиру всеобщего напряжения и душной тесноты. И я помню кухню, где одновременно коптило одиннадцать керосинок-керогазов, и «систему коридорную», где «на двадцать восемь комнаток всего одна уборная». Но это не был «ужас, ужас, ужас», это был привычно тяжелый быт тех лет, в котором жили нормальные люди.
Иногда вечером взрослые исчезали. В комнате оставался запах духов и чуть подпаленных волос (только не надо рвать волосы на какой-нибудь артистической голове и пугать меня криком про горелые волосы как про ужас жизни. Просто щипцы часто перегревались на том же керогазе). Этот смешанный запах назывался «театр». А когда поздно вечером взрослые возвращались, я слышала из соседней комнаты главное театральное слово — «щуко». Марина Владимировна Щуко была народной артисткой и ведущей актрисой крепкого в ту пору Вологодского драмтеатра. Широкая, темпераментная, полноватая, с живыми темными глазами (как будто пришедшая из Нушича, которого часто играла). Сперва героиня, потом «старуха» (лет через двадцать я застала ее в «Последнем сроке» В. Распутина), но если и «старуха», то комическая, острохарактерная.
Думаю, своей старшей сестры по отцу (автору памятника Ленину у Смольного, архитектору Щуко) Татьяна Владимировна Щуко никогда не знала в силу безумной возрастной разницы. Да суть и не в этом, а в том, что часто сходятся какие-то вещи, и когда в финале спектакля «Московский хор», среди всеобщего бедлама-содома, натужных криков и утрированных истерик молча сидит старуха Лика — Т. Щуко, старуха «двоемирия», — вот тут я, условная Маша, не приведенная в 1956-м из детского сада, вспоминаю все разом: одиннадцать керосинок, перешитое из бабушкиного бархатного платья — свое, детское, весь тот быт и тех людей, которых хочет представить нам на сцене В. Коняев. В голове моей гудит немыслимый хор из множества театральных и реальных голосов. И не надо меня сегодня пугать — мол, это был только «ужас, ужас, ужас», пьеса Петрушевской дает разные, вполне человеческие, варианты отношений, и настоящих-то монстров у нее всего двое — приехавшие из ссылки Нета и Люба. Это — главный парадокс пьесы: вернувшиеся в 1956-м две жертвы репрессий — страшные люди, и грехи их смертные! И именно две эти роли убедительно, сильно и действительно страшно сыграны в спектакле МДТ Ириной Демич и Ниной Семеновой.
Чем больше нагнетаются в спектакле истерики, чем грубее искажено бледной злостью лицо Эры (Татьяна Рассказова), чем сильнее уродливый акцент новой Сашиной сожительницы Раи (Наталья Калинина) и чем истошнее орет, активно размазывая по лицу помаду, Галя (Елена Калинина), — тем больше я не верю В. Коняеву и артистам, потому что не забыла ту жизнь и знаю сегодняшних старух, доживающих по сей час свой век в тех же квартирах с тусклыми лампочками под пятиметровыми потолками… Это состарились уже и Эра, и нелюбимая дочь Неты Катя (М. Никифорова), и любимая — Люба. Часто от жизни бывает страшно (на то она и жизнь), но страшное и ужасное — разные вещи…
Так или иначе, на «Московском хоре» МДТ сценическая жизнь смыкается для меня с уходящей натурой ХХ века. И как соединяющая все деревянная прищепка, которыми закрепляли белье на веревках во дворе, — слово «Щуко».
Старуха Лика — Т. Щуко похожа на эту прищепку: худая-худая, просто щепка, острая, угловато-бестелесная, она существо одновременно вредное, хитрое и благородное. «Все поставлены жизнью в обстоятельства», — говорит она. В ней — и самоотверженность и эгоизм этого поколения, поставленного «в обстоятельства» — как никакое другое…
Она, конечно же, уже лет тридцать, вне зависимости от возраста, «комическая старуха» — Татьяна Владимировна Щуко. Как Ольга Осиповна Садовская — с молодости. Я не видела ее в «Недоросле» Л. Додина госпожой Простаковой. Но, кажется, в диапазоне от Простаковой до Степаниды в военном спектакле «Знак беды» по В. Быкову и располагается дарование Татьяны Щуко. Комедийная острохарактерность — и драматизм, никогда, впрочем, не принимающий открытые формы, всегда чем-то «поперченный». Театральность, гротескные акценты, жесткий сухой рисунок.
Конечно же, она была замечательной бабой Шурой в «Любовь и голуби» (режиссер Я. Хамармер) — словно родилась ею. Она существовала в мире этого советского водевиля и плохого спектакля по-настоящему смешно, ярко, театрально. Кажется, заворачивала платок за ухо — и ухо торчало, «вслушивая» бабу Шуру в жизнь…
А недавняя Улита в «Лесе» Г. Козлова? Помните чью-то фразу: «Весна. Щепка на щепку лезет»? Вот и ее щепка — Улита, принарядившись и вспомнив молодость, шла на «пикник» к Аркашке с корзиной снеди и однозначными намерениями — «любви все возрасты покорны»…
В спектакле «Не было ни гроша да вдруг алтын» (режиссер А. Полухина) одним из центральных «типов» была Т. Щуко — Мигачева, хозяйка московского дворика на углу Большой Трущобы и Малого Захолустья, востроглазая сплетница, привыкшая все высматривать да выглядывать, везде искать выгоду. Мигачева была уютной и щедрой соседкой до той поры, пока эта щедрость ей ничего не стоила. Но скоро «захолустная» умиленность чужой бедой перерастала у нее в «трущобную» агрессию, которой было объяснение: сочувствуя бедной девушке Насте, Мигачева чувствовала себя такой же несчастной и обездоленной. Едва ей удавалось сосватать сына Елесю и «возвыситься» до купцов Епишкиных — все пространство, как будто занятое в ее душе состраданием, тут же занимало упоение своим новым положением. «Все поставлены жизнью в обстоятельства»…
В спектакле «Вокруг да около супружеского ложа», объединившем «Любовь» Л. Петрушевской и «Крик о помощи» Ю. Клепикова, Щуко играла роль от автора и одновременно — Мать в одноактовке Петрушевской. Она была театральный провокатор и устроитель ситуации, она являлась с истерикой («Постель-то не смятая!») и выгоняла молодоженов за дверь, тем самым объединяя их общей драматической судьбой…
…И выплывает — среди множества ролей — ее Старуха из прошлого («Ремонт», режиссер В. Голиков), которой чудились дни, когда «все живы», и мир ее воспоминаний оживал фигурками девочек из старой семьи. Как их звали? Может быть, одну — Нета?
То, что Лика из «Московского хора» ходит по квартире с кастрюлькой горелой каши и не желает есть сваренный Эрой суп, — несомненная поза. Это не то, что она доедает недоеденные остатки, это — каприз и гордыня. Чтоб можно было осудить других за то, что она так плохо живет. Лике нужно чувствовать себя и героиней, и великомученицей одновременно, страдать и властвовать. Щуко играет странную смесь некоторых незыблемых убеждений Лики — и ее абсолютной беспринципности, которую она считает именно принципом. Принцип — коренное слово поколения. В Ликиных принципах — благоговейная, умиленная любовь к Саше. Он и внучка Оля (своя!) у нее всегда правы, а невестка Эра всегда и во всем виновата. В начале спектакля, высокомерно осуждая Эру, которая выбрасывает детские вещи, она напяливает на себя какие-то распашонки — похожая на фурию полубезумная старуха, бродящая по дому в ночной рубашке и Сашиных ботинках…
На самом деле Лика сторожит. Она — «сторожащий глаз» этого дома, его раз и навсегда заведенного порядка. Перед лицом непорядка ей и Эра — дочь: узнав про новый Сашин роман, Лика кричит, чтобы та ехала немедленно в Березай, и валялась в ногах, и рожала еще одного ребенка… Она не сознает уродства «предлагаемых», она давно приняла то, что ей предложила жизнь, — и дореволюционная семья осталась только в сладких воспоминаниях. Природа Лики искажена жизнью — и именно эту тему «искажения природы» играет Щуко. Вот она заискивает перед Леней (тем, от кого родила Оля), предлагает ему бутылочку с молоком — покормить младенца… Она искажает лицо улыбкой, умиленно округляет глаза, наигрывает, хлопочет. Это — то же, что и предложение Эре любым способом удержать Сашу, четвертый раз беременеть… Щуко играет это остро, гротескно, узнаваемо и беззлобно. Если ее партнеры — вне персонажей, то она — внутри, не демонстрирует уродства, а мнет, рассматривает изнутри — то так, то эдак…
«Эдак» пробуждается во втором акте, когда дом оказывается «оккупирован» любимой сестрой и племянницей, пишущими анонимки на ее семью в ЦК партии, и, вопреки «предлагаемым», она выгоняет их из дома.
Лика центрует собой жизнь дома. Т. Щуко центрует спектакль. Она будто бы поет в общем «хоре», а получается — «соло» (как и Лика солирует в разноголосье «нехорошей квартиры»). Странное существо, потерявшееся в истории, — с кастрюлькой, ложкой и «сторожащим глазом», иногда диковато глядящим куда-то вдаль…
Май 2002 г.
Марина Дмитревская,
- Боль и радость двадцать третьего годаМария Музалевская, 10.2023
- Отличный «Подарок», или Всё начинается с любви
Ксения Позднякова, «из соцсетей», 9.04.2023
- «Подарок»: такая разная любовь в «Мастерской Фоменко»Ирина Петровская-Мишина, «Musecube», 7.04.2023
- В Мастерской Петра Фоменко спектакль «Подарок» исследует «основной инстинкт», тонким ценителем, певцом и знатоком которого был МопассанОльга Штраус, «Российская газета», 31.03.2023
- «Подарок» зрителямРита Долматова, «На западе Москвы», 28.03.2023
- Легкое движени головойВячеслав Шадронов, «из соцсетей», 26.03.2023
- «Подарок»: пять новелл о прекрасной эпохеВалерия Вербинина, «Москультура», 26.03.2023
- Серафима Огарёва: «Я совершенно не умею строить планы»Анна Сиротина, «Философия отдыха», 11.2022
- Вкусно и точкаЗоя Бороздинова, «Петербургский театральный журнал (блог)», 10.07.2022
- Катехизис развратаВероника Словохотова, «Независимая газета», 27.06.2022
- «Где стол был яств, там гроб стоит»: как в «Опасных связях» мертвое вытесняет живоеЯна Жиляева, «Forbes», 26.06.2022
- По усам текло, а в рот не попалоАнастасия Плешакова, «Комсомольская правда», 24.06.2022
- Полина Кутепова сыграла в новом спектакле «Опасные связи» «Мастерской Петра Фоменко»Инга Бугулова, «Российская газета», 18.06.2022
- Госпожу Турвель виконт съел на обедМария Позина, «Метро», 14.06.2022
- Серафима Огарёва: «Я с детства знала, на что шла»Мария Михайлова, «Театрал», 07.2021
- Серафима ОГАРЕВА: «Спектакль – как американские горки»Дарья Семенова, «Экран и сцена», 27.02.2020
- Премьерный пасьянсЕлена Коновалова, «Экран и Сцена», 26.07.2019
- В отсутствии любви и смертиВиктория Пешкова, «Культура», 18.07.2019
- «Чайка» в Мастерской Петра Фоменко: все это уже было. И пускай!Юлия Зу, «Musecube.org», 8.06.2019
- Мир не делится на черное и белоеВиктория Севрюкова, «Глазурь», 3.05.2019
- Король Лир в Мастерской Петра Фоменко: «Отцы и дети» или историческая хроника?Анна Богатырева, «Porusski.me», 1.04.2019
- Трагедия наследияЛюдмила Привизенцева, «Зонд Новости», 20.03.2019
- Слепых ведут безумцыЛариса Каневская, «Мнение», 19.03.2019
- Шах белому королюВиктория Пешкова, «Культура», 13.03.2019
- О молодом Лире и других находках Мастерской ФоменкоАндрей Дворецков, «Э-вести», 5.03.2019
- Вонючая левретка лести: в чем трагедия Лира?Алёна Витшас, «Русский блоггер», 1.03.2019
- Лишь ветер и дождь – в Мастерской Петра Фоменко поставили «Короля Лира»Павел Подкладов, «Ревизор.ru», 1.03.2019
- Король Лир как раб на галерахМарина Райкина, «Московский комсомолец», 1.03.2019
- Спектакль «Король Лир» 2019 в театре «Мастерская Петра Фоменко» в Москве: король словно бурлак на ВолгеАнастасия Плешакова, «Комсомольская правда», 27.02.2019
- Что вышло из «ничего»Марина Токарева, «Новая газета», 25.02.2019
- «Король Лир». Разбираем новый спектакль «Мастерской Петра Фоменко»«Информационный портал mos.ru», 23.02.2019
- Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый корольЕлизавета Авдошина, «Независимая газета», 18.02.2019
- В «Мастерской Петра Фоменко» снова ШекспирЮлия Зу, «Musecube.org», 17.02.2019
- Три сестры по версии ШекспираДарья Борисова, «На западе Москвы», 16.02.2019
- Бедный папашаНаталья Шаинян, «Российская газета», 15.02.2019
- Сон в летнюю ночьВалентина Федорова, «Планета Красота, № 5-6», 10.2015
- Чарующий «Сон
»Ирина Шведова, «Московская правда», 25.09.2015
- Дыша духами и туманамиЗоя Апостольская , «Российская газета», 15.09.2015
- Не бороться, не сдаватьсяВячеслав Суриков, «Эксперт», 31.08.2015
- Укол счастьемСветлана Бердичевская, «Экран и Сцена», 31.07.2015
- «Мир головокружительной свободы»Алексей Бартошевич, «Экран и Сцена», 31.07.2015
- Сон в летнюю ночьНаталья Витвицкая, «Ваш досуг», 22.07.2015
- Ночные забавыМария Юрченко, «http://portal-kultura.ru», 22.07.2015
- Это был не сон?Марина Шимадина, «http://ptj.spb.ru», 20.07.2015
- Балканское бароккоПавел Руднев, «www.teatrall.ru», 4.07.2015
- Полет во сне и наяву: герои Шекспира совершили побегЕлена Смородинова, «Вечерняя Москва», 3.07.2015
- «Полета вольное упорство»Ольга Егошина, «Новые Известия», 25.06.2015
- «Зовут меня Рыло, я вышел на сцену…»Марина Токарева, «Новая газета», 24.06.2015
- Цирковые таланты пошли на пользу ШекспируГригорий Заславский, «Независимая газета», 22.06.2015
- Взгляд и нечтоВалентина Федорова, «Планета Красота, № 1-2», 01.2015
- Возвращение царя в головахЕлена Дьякова, «Новая газета», 17.12.2014
- В астрал со стадионаЕлена Губайдуллина, «Театральная Афиша», 12.2014
- Русские вопросыАлексей Семенов, «Псковская губерния», 19.11.2014
- Рождённым в СССР посвящается. В Мастерской Фоменко прошла новая премьераМарина Мурзина, «Аргументы и факты», 12.11.2014
- Евгений Цыганов: Есть истории, от которых нельзя отказаться!Елена Смородинова, «Вечерняя Москва», 30.10.2014
- На бога надейсяГригорий Заславский, «Независимая газета», 13.10.2014
- «Олимпия» Евгения ЦыгановаЭвелина Гурецкая, «The Hollywood reporter», 8.10.2014
- Мечтать вредноНаталья Витвицкая, «http://www.vashdosug.ru», 6.10.2014
- «Демократия», «Гласность» и перестройка судьбы: «Олимпия» в Мастерской Петра ФоменкоСергей Багулин, «Buro 24/7», 1.10.2014
- Серафима Огарева: «Не люблю, когда скучно!»«Ваш досуг», 3.06.2014
- Про ароматное соцветьеГеннадий Демин, «Страстной бульвар, 10(№ 3)», 11.2013
- Случайные связи на темных аллеяхАнна Чужкова, «Культура», 27.09.2013
- Счастье первой любви вместо горечи последних свиданийАся Иванова, «Вечерняя Москва», 24.09.2013
- «Мастерская Петра Фоменко» выпустила еще один спектакль про счастьеАлла Шевелева, «Известия», 23.09.2013
- Серафима удачливаяЖанна Потоцкая , «Предгорье-online», 27.08.2013
- «Безумная из Шайо»: с возвращениемНаталья Витвицкая, «www.vashdosug.ru», 3.04.2013
- «Моряки и шлюхи»: танец чувствОльга Абакумова, «http://musecube.org», 14.02.2013
- «Моряки и шлюхи»: долой слова и юбкиАнна Балуева, 17.01.2013
- «Моряки и шлюхи»: танцуют всеНаталья Витвицкая, «vashdosug.ru», 25.12.2012
- Попробуй попляшиГлеб Ситковский, «Ведомости», 24.12.2012
- «Моряки и шлюхи» оказались начинающими балеринамиАнастасия Плешакова, «Комсомольская правда», 24.12.2012
- Поматросят и не бросятИгорь Вирабов, «Российская газета», 21.12.2012
- Необычный премьерный спектакль на сцене «Мастерской Фоменко»Людмила Траутмане, «http://gallerix.ru», 20.12.2012
- Танцплощадка народов мираНиколай Берман, «Газета.ru», 20.12.2012
- Фоменковское счастьеЯна Жиляева, «http://vtbrussia.ru», 30.11.2012
- Джемма на rendez-vousПетр Сейбиль, «vtbrussia.ru», 29.11.2012
- Попытка эпитафииКсения Ларина, «Новое время (The New Times)», 17.09.2012
- Синеет за чертой страницыЕлена Дьякова, «Новая газета», 17.09.2012
- Феномен «фоменок» как явлениеА. Калько, «Слава Севастополя», 12.06.2012
- Тургенев и Островский школы Петра ФоменкоМарина Тимашева, «Радио «Свобода»», 15.03.2012
- Рандеву на бульваре «Фоменок»Яна Жиляева, «Энергия успеха, № 3 (37)», 2012
- Русский человек на deja vuРоман Должанский, «Коммерсант», 15.12.2011
- Не как в сказкеГригорий Заславский, «Независимая газета», 12.12.2011
- Русский человек на rendez-vousАнна Банасюкевич, «TimeOut Москва», 2.12.2011
- «Русский человек на рандеву»Алексей Киселев , «Maptype.com», 12.2011
- Что русскому здоровоОльга Фукс, «Ведомости», 30.11.2011
- Игра в классикаМария Седых, «Итоги», 14.11.2011
- Театр утешительных ассоциацийЕлена Ковальская, «Афиша», 10.11.2011
- Лишние людиОльга Егошина, «Новые Известия», 7.11.2011
- Новое поколение на rendez-vousГалина Шматова, «Экран и Сцена (№ 20)», 11.2011
- Бурление вешних водЕлена Губайдуллина, «Известия», 28.10.2011
- Рандеву с ТургеневымАнна Гордеева, «Московские новости», 27.10.2011
- Вешние воды во время чумыЕлена Дьякова, «Новая газета», 26.10.2011
- «Русский человек на rendez-vous»: доигралисьНаталья Витвицкая, «vashdosug.ru», 24.10.2011