Полина Кутепова : "Тоскую по нашей неумелости"

Время в театре идет для всех по-разному. Иногда очень быстро, когда вчера еще актер казался зрелым, а сегодня — смотришь, и он уже старый. А иногда время для людей театра замедляется, как для артистов бесконечно любимой москвичами «Мастерской Петра Фоменко», — кажется, все еще почти юных, только вчера окончивших ГИТИС. Но и в их жизни настал период абсолютной зрелости, подтвержденной уже, как это ни грустно, и количеством лет, отработанных в профессии (больше 15!), и даже тем, что теперь они сами — те самые замечательные, вечные ровесники самых молодых, сидят в приемной комиссии и отбирают людей в студию при своем театре┘ Одной из тех, кто отбирал людей в стажерскую группу, стала Полина Кутепова.

┘ Стажеры, люди с высшим образованием и опытом работы, будут заниматься некими поисками в нашем театре. Я не знаю, что из этого получится, и думаю, что никто не знает, что из этого получится, кроме Петра Наумовича. Надеюсь, такое вливание будет полезно нам и интересно им. Они настолько другие, что, может быть, это будет общим благом и для нас, и для них. 

 — На приемных экзаменах на первом туре студентов набирал не сам Петр Фоменко, а его бывшие студенты — вы. По каким критериям вы отбирали студентов? Как вы чувствуете, что это ваш человек?

 — Мы все воспитаны Петром Наумовичем, и координаты заданы им. Я думаю, что отличает обучение Петра Наумовича, так это то, что он ценит способность человека оставаться самим собой, если говорить грубо. Мне кажется, частая ошибка в обучении — то, что человека пытаются загнать в другие, чужие рамки. И он научается изображать. А прежде всего он должен чувствовать и разговаривать от самого себя. Должно присутствовать личностное начало. Я не говорю — личность, поскольку это редкое явление. В повседневном разговоре это качество можно называть искренностью, но в театре это как-то иначе называется.

 — Вы можете описать этого человека, Петра Наумовича?

 — Нет-нет, это невозможно. Любое описание будет слишком узким и неполным. Как сказано в нашем спектакле «Самое важное» по роману М. Шишкина «Венерин волос»: «Разве можно все, что чувствуешь поместить в одно узкое слово как в воронку?»

 — Шишкин ведь приезжал на ваш спектакль из Швейцарии — ему понравилось?

 — Да, приезжал. Встреча с ним была событием для нас. Он смотрел спектакль и, думаю, не расстроился. Или, по крайней мере, сделал вид, что не расстроился. К сожалению, написать чисто театральную вещь он так все-таки и не решился. Хотя мы настойчиво просили, потому что мы влюблены в этого автора.

 — Не так давно по «Культуре» показывали ваш спектакль «Волки и овцы», которому уже пятнадцать лет. И он опять вызывал все те же сильнейшие эмоции, что и пятнадцать лет назад. Дело не только в хорошей игре, но и в острейшей актуальности спектакля сегодня.

 — Спектакль этот — в какой-то мере основа для нас. Он родился, когда мы учились на третьем курсе. Это была первая работа с Петром Наумовичем. Мы окунулись в его мир, в его музыкальность, совершенство интонаций, в его разборы сцен, когда все может закончиться полной противоположностью тому, с чего началось. Мы поняли, что для того, чтобы работать с ним, нужно быть технически оснащенными актерами, а этого нам катастрофически не хватало. Мы столкнулись с труднейшей задачей — повторить, (каждый раз заново проживать сочиненные режиссером форму и содержание), повтор — это самое сложное, что есть в театре. Петр Наумович, репетируя с нами «Волков и овец», приоткрыл нам занавес над тайной театра. Наш спектакль тогда, 15 лет назад, был совсем другой, потому что мы мало умели. Но я тоскую именно по тому неумелому спектаклю: он был стремительный и, наверное, намного более искренний, чем сейчас. Все спектакли проживают жизнь и претерпевают изменения, как и у живого человека, — молодость, расцвет, старость┘ Сейчас наш спектакль устоялся и, как мне кажется, лишился полутонов и какой-то тонкости┘ А когда мы были менее умелы, мы были намного более открыты друг другу и не были защищены ремеслом. Когда актер чувствует свою оснащенность, он становится менее восприимчив к партнерам и обстоятельствам, ко всему, перестает удивляться.

 — Москва, о которой мечтают героини в «Трех сестрах», сохранилась сегодня, и есть ли в ней место для таких персонажей? Или она стала ареной для деятельности персонажей Островского?

 — Наверное, сейчас она более пригодна для жизни в ней персонажей Островского, чем для чеховских сестер. Но где же им тогда вообще жить? С «проживанием» трех сестер всегда и везде будут проблемы.

 — Вы не задумываетесь о том, что вся ваша жизнь проходит в прекрасном самообмане театра, а та, другая, настоящая жизнь, проходит мимо?

 — Театр — это моя настоящая жизнь. Это не самообман. То, что видят зрители, — это иллюзия, но существование в театре для актера это реальная, полная надежд и разочарований, жизнь.

 — В чем вы видите смысл вашей профессии, искусства вообще? Помимо удовлетворения самой творческой личности?

 — Искусства вообще? Понятия не имею. Я не верю в то, что оно способно улучшить мир. Я воспринимаю искусство просто как напоминание о том, что есть какие-то другие вещи в жизни, о которых как-то забыли. Оно дает возможность возникновению диалога. Так в театре. Так и в кино, которое вызывает те же эмоции. Кинематограф — это как бы консервированный театр. Раскрываешь такую «консерву» и поглощаешь еще большую иллюзию, чем в театре.

 — Почему вы мало реализуете себя в кино?

 — Работа в театре, как ни странно, дает независимость от кино, возможность хотя бы задуматься над кинопредложениями. Если бы не театр, я бы снималась во всем, не задумываясь.

 — А качество современной драматургии как вы оцениваете? Вы же были в жюри конкурса молодых драматургов, проводимого Театром современной пьесы"?

 — Когда я была в жюри этого конкурса и прочла энное количество пьес, то мне захотелось играть только в одной. Чисто эгоистично, по-актерски.

 — Как вы относитесь к модному нынче стремлению режиссеров вольного обращения с текстом классических пьес согласно собственной интерпретации ее содержания?

 — Мне кажется, эти люди себя обделяют. Потому что в результате остается только тот человек, который интерпретирует этот материал, как бы отмахиваясь от того, что в нем заложено. Это как-то неумно. А если не отмахиваться, оно же будет богаче! Будет и его взгляд, и еще то, что заложено автором!

 — У вас маленькая дочка. Вы ходите с ней в театр?

 — Как-то нет. И так дома одни разговоры о театре. Я пытаюсь ее воспитывать книгами, чтобы она любила читать. Ничего нового в рецепте воспитания я не открыла и беру этот опыт из своего детства