Всех жалко, всех

Под Рождество сбылись сразу две театральные мечты: открылось новое здание театра «Мастерская Фоменко» и состоялась премьера «Бесприданницы», задуманной мэтром много лет назад и больше года репетируемой «младофоменками».

Новое здание театра наконец-то дало хоть какой-то шанс рядовому зрителю попасть на спектакли «Мастерской», ранее почти не доступные широкой публике из-за крошечного зала. Правда, ненамного: новый зал отнюдь не гигантский — 450 мест (есть еще один — на 150), с крутым подъемом амфитеатра и балконами, стилизованными под классические вазоны — цветники для зрителей. С другой стороны — может, оно и к лучшему, не утратится доверительная атмосфера камерного театра.
На этом с первой сбывшейся мечтой закончим и перейдем ко второй — драме Островского, откладываемой Петром Наумовичем раз за разом много лет подряд. История, мифологизированная продолжительной сценической судьбой и послужившая сюжетом всенародно любимого шлягера советского кинематографа, сменила фальцет жестокого романса о разбитом вдребезги сердце на трагическое меццо-сопрано из репертуара Вари Паниной «Эх, расскажи, расскажи, бродяга┘». От цыганского хора остался лишь квинтет ряженых цыганок-вещуний, репертуар которых располагает не к загулу, а к дурным предчувствиям. Особый изыск фоменковской «Бесприданницы»: среди «цыганок» на сцене фантом андерграунда советской эстрады Манана Менабде, редкая гостья в Москве, с девяностых годов живущая в Берлине.
Лейтмотивом действа — загадочным и зловещим романсом на стихи Мандельштама «Сегодня ночью, не солгу» («Цыганка») — Менабде не оставляет надежды на кустодиевский купеческий рай.
И на сцене вполне узнаваемый сегодня, кое-где еще встречающийся в провинции и даже реставрирующийся российский городской пейзаж на крутом берегу, в который деликатно вторгаются интерьеры. Несколько скучновато, но иногда меняет функцию задник: загораясь теплым светом волшебного фонаря, превращается в экран театра теней — персонажей, перемещенных в другие помещения и пространства, создающий жесты и композиции, смысловая нагрузка которых не всегда ясна.
Ларису Огудалову Петр Наумович, всегда умеющий с хирургической точностью извлечь образ из живой натуры, «пишет» с Полины Агуреевой, маскирующей тургеневской внешностью ярко выраженный характер, несалонную прямоту и недевичью храбрость. Добродетели, явно диссонирующие со словом «бесприданница», за которым в контексте эпохи недоразвитого капитализма стоит судьба, заведомо обреченная на зависимость.
На зависимость от всех остальных персонажей этой истории. 
Всесильный Мокий Парменыч у Фоменко, вначале шаржированный толстосум, мало-помалу обнаруживает, что состояние, дающее абсолютную независимость в обществе, одновременно лишает его возможности выпустить из себя человека. Чувство к Ларисе он ощущает в себе как болезнь. Кнуров в исполнении Алексея Колубкова испытывает постоянное беспокойство, хлопочет внутри себя. Паратов — барин-художник, «ля Серж» с галстуком на голую шею, — в этой версии фигура трагическая. Тормозить себя ему, может быть, тяжелей, чем другим, потому что в нем «врожденного торгашества нет». Но мощи «блестящего барина», обаяния во всю сцену актеру Илье Любимову недостает, и любовная интрига как-то не захватывает. Вася (Андрей Щенников) — молодой и ретивый предприниматель на пути к высотам Кнурова — похоже, играет в Паратова, при этом фиглярничает не очень внятно — то ли корчит крутого бизнесмена, то ли давит в себе больше чем товарищеское отношение к Ларисе. Несвободу прилипалы-Карандышева (роль на сопротивление, с большим аппетитом сыгранная Евгением Цыгановым, до сего дня воплощавшего в основном сильных личностей и героев-любовников) диктует та же оценочная шкала «богатство — бедность», но с другого полюса. Так же как продавленную совесть Хариты Игнатьевны (вызывающей ассоциации с разорившейся Геддой Габлер в исполнении той же Натальи Курдюбовой), столь неумело распорядившуюся дочерьми.
Для всех, кроме Ларисы, тратиться душевно — непозволительная или недосягаемая роскошь.
Спектакль, собственно, об этом. И всех их жалко, они в этой истории не хуже нас с вами, сегодняшних. 
Поэтому в финале Лариса никого не обвиняет и не прощает — эти люди не могут отвечать за свои поступки, слишком велика степень их зависимости. «Вещь» — слово для нее найдено, но они и к себе относятся как к вещи. Никакой мелодраматической жалкости Агуреева-Лариса ни к кому не взывает, обращается только к себе — оказывается, в ее окружении нет равного, свободного человека, с которым можно поговорить. И это самая захватывающая сцена в спектакле — когда для Полины Агуреевой в финале и персонажи, и зрительный зал уходят в виртуальное пространство — полная гибель всерьез. А в реальности только театр теней на заднике: внизу Паратов с Васей и бутылкой, наверху цыганки-валькирии, над которыми нависает громадный бюст Мокия Парменыча в цилиндре в тулуз-лотрековском ракурсе.
И лунная дорожка на воде: «Расскажи, расскажи, бродяга┘»

P. S. Про «Волков и овец», задуманных Фоменко почти одновременно с «Бесприданницей» и тогда же сделанных, стоит забыть: в новой постановке по Островскому персонажи не теплы, не ностальгичны, в этот мир возвращаться не хочется. Человеческой фоменковской иронией наделены только второстепенные персонажи, которые прямо-таки порадовали. У Владимира Топцова получился очень содержательный Робинзон, не придурок, а классический образ шута-мудреца, Томас Моцкус — слуга в кофейной — едва ли не самый органичный персонаж, а Галина Кашковская сыграла тетку Карандышева (кто ее вообще помнит?) просто спектаклем одного актера, распространяя по сцене душный уют и родное очарование мещанского сословия.