Евгений Цыганов: «В детстве я видел страшные сны»

СП: Почему вы согласились на роль психолога с садомазохистскими наклонностями?
Евгений Цыганов: Меня убедили напор и наглость режиссера. Этого иногда достаточно. Одно дело, когда перед тобой сидит пустой человек и предлагает: «У меня есть деньги, мы сейчас снимем фильм». Другое дело, когда к тебе приходят со словами: «Я написал сценарий, уговорил людей, хочу и тебя убедить – ты с нами? Мне нужен от тебя один день». Смотришь в его безумные глаза и отвечаешь: «Oк, Рома, давай». Слава богу, у нас такие истории случаются. Здорово, что люди могут создавать свое кино, пусть в чем-то наивное, но искреннее и пропитанное их энергией.

СП: Как вы оцениваете свое сегодняшнее психическое состояние?
ЕЦ: Приблизительно как вчерашнее и как позавчерашнее.

СП: Вас трудно вывести из себя?
ЕЦ: Моя профессия предполагает выход из душевного равновесия. Иногда сложнее ввести себя в состояние покоя. Мы живем в условиях, которые не располагают к нему, а предполагают защищаться, бежать. И даже когда оказываемся на берегу океана, нас охватывает паника, потому что тишина и спокойствие не соответствуют привычному ритму жизни. Одним словом, требуется определенная работа, чтобы эту гармонию обрести. Выйти из себя всегда несложно.

СП: Как находите баланс?
ЕЦ: Вы говорите, что есть душевное равновесие и выход из него, который является нежелательным. А я занимаюсь такой профессией и живу в таком обществе, которые подталкивают к тому, чтобы выходить из себя. Возможно, относительно социума я не самый бешеный и не самый спокойный парень. У меня на этот счет нет никаких определенных правил, например всегда быть на взводе или, наоборот, в спокойном состоянии. Вообще, все правила мы сами устанавливаем. Знаем, что хорошо, а что плохо. Однако имеем право своими знаниями не пользоваться.

СП: Вы за следование правилам или за их нарушение?
ЕЦ: Я за то, чтобы человек сам делал выбор, а не шел в стаде, что мы часто наблюдаем. Когда человек самостоятельно принимает решение, ему и отвечать. А когда присоединяешься к общей идее, то идешь в потоке. А кем он управляется? Кто поставил светофор или милиционера? Неизвестно. Есть в спорте такое правило: если делаешь элемент автоматически, он становится опасным, потому что не контролируешь его.

СП: Многим людям правила облегчают жизнь.
ЕЦ: С одной стороны, да. Вы приходите в супермаркет и знаете, где искать молоко или хлеб. Но, когда попадаете в магазин на другом конце города, понимаете: у вас проблема – вы отвыкли искать. А ведь в том же магазине можете найти что-то неожиданное. Маракуйя. Что это? В моем магазине этого не было. Попробую.

СП: Творческий поиск – иногда нарушение этих правил. Можно создать новое, только пойдя своим путем?
ЕЦ: Да. Достоевский в «Преступлении и наказании» говорит, что есть люди – разрушители. Он их называет самостоятельными. Это долгий монолог Раскольникова. И его не мог написать человек, который об этом не задумывался. Самостоятельность – иногда разрушение. 

СП: С какого возраста вы стали самостоятельным?
ЕЦ: У меня был момент, когда в 12 лет я решил: больше не буду играть ребенка. А до этого играл детские роли в Театре на Таганке. Понял, что вырос из них, но мне еще почему-то об этом не говорят.

СП: Сколько лет вам было, когда вы познакомились с Петром Фоменко?
ЕЦ: Наверное, 14, когда я с подругой пришел на спектакль «Волки и овцы». Для меня это был уже сознательный возраст. А личное знакомство – в 18 лет, когда поступал на его курс.

СП: Большинство юношей в 14 лет водят девушек в кино, а не в театр.
ЕЦ: Я вышел на сцену в 9 лет, и с этого возраста театр стал для меня естественной реальностью.

СП: Важно вовремя встретить учителя?
ЕЦ: Если у вас есть в этом потребность, то да. Я выбрал мастерскую осознанно. До этого год был студентом Театрального училища им. Б. В. Щукина, где с нами занимались замечательные педагоги, но я не мог учиться на их работах. Они преподавали мастерство. А есть такое понятие – «свет из кабинета отца». Эти люди ничего в своем кабинете не делали, а «Волки и овцы» были в реальном времени. Мне понравились спектакли Петра Наумовича, актеры, работавшие с ним, и то, что они были настоящими, а не музейными экспонатами. Тогда театр не имел своего помещения, но обладал чем-то большим, и этого нельзя было не заметить.

СП: Почему актеры Мастерской Петра Фоменко придерживаются правила – редко соглашаться на общение с прессой?
ЕЦ: Есть ощущение, что произнесенные вслух вещи иногда теряют свою ценность. Думаю, в связи с этим не только актеры Мастерской Петра Фоменко нечасто дают интервью.

СП: Где граница между артистом, актером и актеришкой?
ЕЦ: Театр – живая штука. День на день не приходится. Сегодня ты артист, завтра – актеришка, а послезавтра – актерище. Эта профессия не очень понятная. Неясно, где грань между Петрушкой, клоуном, маской. Амплитуда очень большая между чем-то сверху и чем-то снизу. Конечно, можно просто владеть мастерством: вставать в три четверти к залу, попадать в свет, выговаривать буквы и выполнять рисунок роли. Но порой это очень пусто и скучно.

СП: Что вам интересней всего в работе?
ЕЦ: Когда происходят чудеса: вижу и понимаю, что передо мной нечто удивительное, не знаю, как сделано, да и мне все равно. Такое случается, когда, что называется, звезды сходятся: встретились правильные люди в нужном месте и в подходящее для этого время.

СП: Например?
ЕЦ: Pink Floyd. Не понимаю, как они написали все эти песни.

СП: Какая творческая работа вас последний раз приятно удивила?
ЕЦ: Испанский фильм “Noviembre”, который мне случайно посоветовали друзья. Он об уличном театре, про людей, которые позволяли себе делать то, что нельзя. Картина заканчивается фразой «Искусство есть оружие будущего». Фильм не переведен на русский. 

СП: Знаете испанский?
ЕЦ: Нет. А что делать? Хорошее кино можно смотреть, не зная языка. Иногда все понятно и без него. Я смотрел «Любовники с нового моста» на французском, не зная его. Однако фильм произвел на меня очень сильное впечатление. 

СП: Где и как предпочитаете смотреть кино?
ЕЦ: Его сейчас можно и в телефоне посмотреть. Но мне кажется, что нужно пойти в кинотеатр. Для меня это потребность, как принимать пищу или путешествовать.

СП: Что должно быть в сценарии, чтобы вы согласились на роль?
ЕЦ: Режиссер. Он должен быть с этим сценарием в руках. Сейчас есть тенденция: тебе дают сценарий, ты спрашиваешь, а кто режиссер будущего фильма, на что получаешь ответ: «Режиссера мы пока не утвердили. Хотим сначала набрать артистов». Это нормальная мировая практика. Но для меня лучше, чтобы режиссер рассказал мне этот сценарий или свою идею. Я очень плохо читаю. Есть еще много (кроме сценариев) непрочитанного, с чем стоит познакомиться.

СП: У вас дома богатая библиотека?
ЕЦ: Ее нет. Всю жизнь она была у родителей, потом появилась моя, затем мне стало очень неловко перед своей библиотекой за то, что я редко ею пользуюсь, – понял, что достаточно покупать в книжном интересные мне вещи или залезать в интернет.

СП: Внешне вы скептик и пессимист. Это образ?
ЕЦ: Я ранимый оптимист. Может быть, дело в том, что в детстве видел страшные сны.

СП: Чего боялись в детстве?
ЕЦ: Смерти, наверное.

СП: С каким стереотипным мнением о себе чаще всего сталкивались?
ЕЦ: Как-то я прочитал интервью, которое не давал. Девушка просто взяла и написала для одного киевского журнала про меня интервью в надежде, что я его никогда не увижу, а я случайно наткнулся. Там были описаны смешные истории о том, как я с друзьями выпивал на Воробьевых горах и всегда это заканчивалось дракой, мол, у нас такая традиция. Видимо, так она меня себе представляла. Вообще, у меня не очень приятная репутация. 
Не так давно читал интервью незнакомого мне человека, который говорил, что хотел меня убить, но не догнал. Еще видел свою фотографию в ленте новостей с подзаголовком: «Сегодня был ограблен инкассатор. Есть жертвы», а рядом моя фотография из фильма «Горячие новости».

СП: Неприятно читать подобное о себе?
ЕЦ: В принципе мне все равно. Я недавно читал разные книги-интервью – с Джимом Джармушем, Томом Уэйтсом… Рекомендую. В беседах с ними интересно не то, какой человек Том Уэйтс, это и из песен понятно, а то, что он говорит о своем времени, о музыке. Ни один журналист за него это не придумает.
Кстати, Уэйтс пишет: «Когда я вижу свое интервью, я выстилаю им помойное ведро».

СП: А вы что делаете, когда видите свое интервью?
ЕЦ: Умиляюсь.