Кто тут Дон Жуан?

Бывают такие режиссеры, котором все сходит с рук.

Сначала зрителей с билетами после третьего звонка погнали с первых трех рядов куда-то вбок на стульчики – расчистили площадку перед сценой по капризу режиссера: теперь тут столик с лампой, чаем и ружьем. И ничего, все счастливы. Лица у зрителей, которых гнали с мест, перекосились от восторга.

Режиссер вошел откуда-то сбоку, через зал, какой-то скрюченный и перепаханный морщинами, ногами шаркает и смотрит исподлобья. Сейчас он тут разделается с Моцартом и завтра вылетит в Афины, там режиссера Вагнер ждет. Он нарасхват. У знаменитостей свои каналы связи. Обычно небеса диктуют напрямую откровения большим художникам. Так что еще вопрос: кто именно сейчас в его мобильнике, греческий продюсер, бойкая спутница или кто-то свыше. Ему диктуют, чтоб купил фестал от беспокойства в животе. Зал, посвященный в тайну творческих процессов, сотрясался от восторга сопричастности.

Вот-вот начнется Моцарт, Дон Жуан и все такое.

Донжуаны бывшими не бывают
Артисты выпорхнут. Режиссер на них вполглаза, оторвется от мобильника, попросит повторить. Потом, когда ужасно надоест, уложит всех поочередно. Двух забракованных Лепорелло и одну донну Анну, успевшую пропеть «Летят утки», как моцартовскую арию. Запачкали, конечно, декорации. Но, даже падая, бросали благодарный взгляд на режиссера.

Зрители гадали, вглядываясь, кто он, этот гений. Но режиссер неузнаваем – каждый в нем узнал кого-то своего. Пойдут потом предположения и версии. Будто бы нос у режиссера – чистый Мейерхольд. Но губы – вылитый Любимов (Юрий). Брови – от Петра Наумовича (ясно, что Фоменко). Если бы нос от одного к бровям другого… Кто-то клятвенно заверит: нет же, это копия состаренного Крымова (который сын Эфроса).

Хотя на самом деле из программки ясно: режиссер в спектакле – Евгений Эдуардович. И это подлинные имя-отчество актера Цыганова, скрытого под маской и слоями грима. Его герой – такой внезапный, весь такой непредсказуемый, как вещь в себе. Только что ногами шаркал, вдруг обольстительно соскальзывает в танго. То был скрипуч, то был сентиментален. Вспомнил бурятского приятеля – выдал горловое пение. Секунды три, но все же. Кричали зрители ура и – если б были чепчики, но не было. И наконец он объявил актрисам и актерам, чтоб не расслаблялись: «Бывших донжуанов не бывает». Что он имел в виду? И, кстати, кто тут Дон Жуан?

Надо было сразу объяснить, что происходит. Что за маскарад, капустник и какая тут комедия дель арте. Режиссер, которого сыграл Евгений Цыганов, — герой трехчасового спектакля «Моцарт. Дон Жуан. Генеральная репетиция». Премьера в «Мастерской Петра Фоменко». Автор идеи, сценарист и режиссер – Дмитрий Крымов. У постановщика есть «Золотые маски» и многие профессиональные регалии. В театральном мире имя Крымова вызывает неизменные вибрации. 

Но в «Мастерской Фоменко» прежде он не ставил. 

Можно искать и находить невидимые линии, которые привяжут крымовского «Дон Жуана» к его недавним постановкам – «Все тут» в «Школе современной пьесы» или даже к «Му-Му» в Театре Наций. Каждое его высказывание, так или иначе, очень личное. Каждое ведет в его пространство памяти. Но можно ничего такого и не обнаруживать, просто довериться признаниям самого Дмитрия Крымова, он повторял не раз: «Я делаю спектакли только про себя, я жуткий эгоист».

Нельзя не вспомнить, что последними спектаклями, поставленными собственно Петром Фоменко в своем театре, были «Театральный роман» и «Триптих», включающий в себя «Каменного гостя». Случайно или нет, но так сошлось, что именно герои и мотивы этих произведений вдохновляли Крымова в его новой постановке. Сопоставлять бессмысленно, но любопытно. Петр Фоменко славился любовью вчитываться в тексты классиков, извлекать из них новые пласты и смыслы – для мира. Крымов смотрит на тексты классиков иначе – надо ли «играть все, как написано»? «Я не верю вообще в этот путь». Он создает из их сюжетов – свой мир. 

Тут электрические связи. Ток течет, где есть два полюса. На этот счет у модных метамодернистов есть прямое указание: «надо двигаться вперед и колебаться». Умри, а лучше, видимо, не скажешь.

О чем спектакль?

Белый фасад с дверьми, обитель Дон Жуана, львы по бокам и сверху люстра на полсцены. Все угрожающе придвинуто поближе к залу. Дело рук художника Марии Трегубовой. Люстра, конечно, рухнет, фасад обрушится плашмя, львы потеряют головы. Когда у режиссера не останется другого выхода.

Спектакль о «генеральной репетиции» обещает зрителю театр с изнанки. Скрытое пространство жизни, требующей «полной гибели всерьез» со страшной регулярностью. Но дело здесь не в тайнах театральной жизни или не только в них. Театр всегда – лукавство, вывих и подвох. В театральной сказке, объясняет Крымов, иногда не знаешь, чего хочешь и кого тут любишь. (Известно, что Фоменко часто начинал работу над спектаклями вопросом: кто кого любит. ) Этот мир – сплошная относительность. Герой его спектакля тридцать лет назад в том же театре ставил Моцарта. Авангардистски смело приплетал Вивальди, хор пожарных с песней «Увезу тебя я в тундру», Эдуарда Хиля, леонтьевскую песню «Дельтаплан», коня и трепетную лань. И было ощущение, что из гремучей смеси рождалось настоящее искусство. Вот это послевкусие осталось: настоящее. Горели и мечтали, видели в театре дом родной. Трудно сказать, насколько зверски поступил тогда минкультуры, закрыв эту солянку. Наверняка кому-то крылья подрубил. Но режиссеру, можно догадаться, этот запрет по-своему помог «сделать биографию».

Теперь он стар и знаменит, но не из чего ставить оперу. Мир перевернулся. Все ненастоящее. Выходят, тарабанят Моцарта искусно, и не угадаешь, где тут фонограмма. Но его не проведешь. У них глаза пустые, за душой нет ничего. Просит эскизы сцены с кладбищем – сценограф говорит в ответ о сингулярности с диффузией. Актрису оставил без роли – тут же услышал о харрасменте, даже уборщица, вот только что кормившая его своими хинкали, присоединяется: ми-ту. На горизонте темнокожая актриса – это еще она молчит. 

А кто тут Дон Жуан, если не он? Придется отбиваться: у него на все спектакли пять штампов! Он не мэтр, а сантиметр! А он всерьез: не штампы, а приемы, и не пять, а девятнадцать – он считал. Он фору, может, даст, пусть не Феллини, но Мите Чернякову точно.

Он вытеснил ненастоящий мир своей воображаемой реальностью. Запуганный помреж (Тагир Рахимов) тащил из-за кулис и спившегося ветерана Сашу (Александр Моровов), и бывшего артиста, заведующего поворотным кругом (Иван Войнаровский), и ту же уборщицу Розалию (Роза Шмуклер), и реквизиторшу с дредами (Вера Строкова), и заглянувшую на репетицию с детской коляской Полину (Полина Айрапетова). С этим караван-сараем режиссер хочет возродить ту постановку тридцатилетней давности. Не то чтобы вернуться в прошлое – к самому себе тогдашнему. Выплывает Моцарт с песней «Дельтаплан». Титрами пробегает все, что думают запевшие артисты про тирана-режиссера и про эту «мясорубку». Ничего не выйдет. Режиссер срезает трос, державший люстру.

Останется одно воображаемое кладбище. Все, что было, не имело смысла. Режиссер уже на сцене, и уже совсем другой спектакль воспоминаний – в нем он сам себе и Дон Жуан, и Командор одновременно. Провалится под сцену – вылезет в другом углу. Потребует еще десять минут. Устроит пир и танец на столе. У него в кармане шарик на удачу. Будет ходить по кладбищу и умиляться. Даже уверять, что снег и пение – теперь вокруг все настоящее. Собрали по сусекам старый хлам. Мамино фото из Коктебеля. Холодильник с отцовской дачи. Стульчик с дыркой для детского горшка. Режиссер уже на сцене, и уже совсем другой спектакль воспоминаний – в нем он сам себе и Дон Жуан, и Командор одновременно

Автор «Му-Му», которым занимался Крымов, однажды написал в письме приятелю: «Время приняло слабительное – и неудержимо стремится – не хочу сказать куда». По большому счету это же Екклесиаст, библейский парадокс: реки возвращаются туда, откуда вышли.

«Все идет в одно место» (Еккл., 3:20).
Жизнь – генеральная репетиция чего? Тот же классик к слову: «Страшно то, что нет ничего страшного, что самая суть жизни мелка, неинтересна – и нищенски плоска».

Свет погас. Мобильник со светящимся экраном – где еще прячется душа у современного продвинутого человека? — летит сквозь темноту к колосникам. Но понарошку. Трос за что-то зацепился. Душу-мобильник возвратили. Придется по второму разу воспарить.

Зрители на выходе стирали катарсис со лба. Ну как бы. В театре все-таки.

Источник: «Российская газета»