Евгений Цыганов

После премьеры сериала «Первый номер» по сценарию Сергея Минаева автор встретился с исполнителем главной роли, чтобы поговорить о тщеславии, музыке и о том, как найти общий язык со своими детьми. При записи интервью ни один скуф не пострадал

СЕРГЕЙ МИНАЕВ: Ты тщеславный человек?
ЕВГЕНИЙ ЦЫГАНОВ: Надеюсь, нет.

Ну как может актёр быть не тщеславным? Я не вижу ничего плохого в этом слове.
Ну, например, я что-то классно придумал, поделился с кем-то и другой классно реализовал мою идею – мне неважно, я это придумал или не я и кого обозначат в титрах автором моей идеи. Важно, что получилось в итоге.

Когда читаешь статью «Топ-3 российских актёра»…
И меня там нет.

Но ты там был ещё полгода назад, а теперь тебя там нет. Как ты к этому относишься?
Слушай, я в таких списках почти никогда не был.

Ну прекрати врать-то детям. Конечно, был!
Слушай, ну публикуют про меня какую-то статью. Я открываю комментарии. Там люди пишут: «Вообще не понимаю этого артиста, пресная физиономия, за 30 лет ничего хорошего не сыграл» и так далее. Ну, я прочитал, закрыл. Что я скажу по этому поводу? Понятно, что 30 лет назад мне вообще было 15 лет и я в принципе не снимался. Но вообще это не имеет никакого значения. Для кого-то так. Человек не поленился, написал… Вот и с рейтингами тоже – кто их составляет? Увидел недавно рейтинги актёров американских AFI. Удивился. Аль Пачино там нет, например, а Сталлоне есть. Почему?

То есть нет вещей, которые тебя, как профессионала ранят?
Нет. Конечно, в меня может что-то попадать. Помнишь, у Чехова: «Хвалят – приятно, ругают – два дня чувствуешь себя не в духе». Но в целом… Нам педагоги на курсе говорили: «Главное – иметь внутренний критерий, вы лучше других знаете, получилось у вас или нет». Ну и самоирония нам в помощь.

Как ты учился играть? Я сейчас поясню вопрос. Когда я начинал писать какие-то тексты, я же смотрел, как эти тексты писали великие. Я понимаю, что музыканты, когда начинают, тоже кем-то вдохновляются. Ты, когда начинал играть, — у кого подсматривал?
Был период, когда я смотрел и думал: «Ничего себе, Андрей Миронов, как легко и ловко это делает». Или там, Де Ниро. Но чтобы подражать… Знаешь, у меня был момент. Однажды я увидел, как Клаус Мария Брандауэр в фильме «Торжество Эдерманна» берёт газету и начинает её рвать зубами. В тот момент я играл во МХАТе Раскольникова. И у меня был эпизод, где я получаю в руки газету. И думаю: «Классно будет, если я сейчас, подобно Брандауэру, начну её зубами рвать!» А дело в том, что в театре газета распечатана на таком тонком картоне. В общем, я вырвал себе зуб, он у меня встал поперёк. А это было начало трёхчасового спектакля, и я не ухожу со сцены. У меня кровь изо рта. В тот момент я как-то себе пообещал поменьше подворовывать у каких-то прекрасных и талантливых.

А когда к тебе пришло понимание: «вот я – актёр»?
Видишь ли, я в детском возрасте попал в Театр на Таганке на детские роли, насмотрелся на театральную жизнь и уже лет в 13 понял, что артистом быть не хочу. А в 15 понял, что хочу заниматься музыкой, писать тексты и играть в рок-группе. Был у меня такой протест. Но поступать куда-то надо было: в армию идти не хотелось. И в итоге я выучил какие-то стихи и попросил Ксению Кутепову, знакомую мне по киношколе (а она уже была актрисой «Мастерской Петра Фоменко»), меня послушать. Я начал ей читать, а она со мной разбирала текст и рассказывала, как с ним работать. В общем, потратила на меня уйму времени, за что я ей страшно благодарен. И вдруг я на поступлении почувствовал, что у меня через этот текст получается общаться и владеть зрительским вниманием. Это прям вштыривает. Как, наверное, любая власть.

Как ты сейчас делишь свое время между театром и кино? И вообще, зачем тебе нужен театр?
Ну, это такой вопрос, вроде: «Если ты рисуешь маслом, зачем тебе рисовать карандашом?».

Это две разные техники.
Конечно. Это разные радости и трудности. Это разный язык.

Я даже не об этом. Есть такое, что кино ты определяешь как работу, а театр – как творчество? Или это для тебя все творчество?
Я не смотрю на это с такой точки зрения. Я определяю свою работу как приключение в некотором смысле. Ну вот позвонил мне Клим (Козинский, режиссер. – Прим. ред.) и говорит: «Есть сценарий, похоже, там роль для тебя, а сценарий написал Минаев». Я прочитал, говорю Климу: «Слушай, вот тут что-то есть, а вот здесь как будто чего-то не хватает. Давай встретимся. Давай прям вместе с Сергеем – на троих». Назначаем встречу. Начинается вот этот диалог. Во что он вырастет? Вы друг друга пошлете? Или сделаете что-то такое, о чем даже не задумывались изначально? А в итоге в кадре будет что-то третье просто потому, что так свет ляжет. Это приключение. 

Ты знаешь, что мне Клим сказал? Мы работали с ним над сценарием. Он говорит: «Пиши диалог короче! Еще короче!» Я уже и так, и эдак, ну куда? Он продолжает: «Ты не понимаешь. Цыганов приходит на площадку и берет роль. У него три строчки. Он сначала их превращает в две, потом в одну, а потом в одну фразу». Есть такая легенда.
Ну, в случае с «Первым номером» у нас получилось не только что-то убрать, но и что-то добавить – ты же знаешь. После каких-то сцен мы даже шутили, что хорошо бы снять, как Минаев будет смотреть эту сцену и пытаться узнать в ней свой текст.

Мне на самом деле очень важно то, что ты привнес в историю. То, что ты сделал, – это прям круто. Правда. Я во все эти разговоры «Мы друг друга дополняем» или «Мы ансамбль из режиссера, актера и сценариста» не очень верю.
Очень зря.

Я всегда отдавал сценарий, а дальше уже режиссер главный на площадке. А вот здесь у нас что-то получилось.
Вообще, из моего опыта – то, о чем ты говоришь, совместное творчество, – это, как ни странно, про уверенных в себе ребят. Потому что, когда человек в первый раз что-то делает, он очень упирается в такую игру: я – режиссер, это моя воля, нет, я хочу так, а не эдак! И ты понимаешь, что человек занимается не предметом, а самопрезентацией.

Еще Клим сказал, что Цыганов не играет роли, он играет судьбы. Ты сам как к этому утверждению относишься? Чья судьба тебе далась труднее всего?
Ты знаешь, мне тяжелее всего дается судьба артиста, когда мне скучно. Или даже не так. Когда я понимаю, что люди, которые делают проект, сами в него не очень верят. Ты можешь прийти на площадку, а режиссер тебе говорит: «Жень! Это кино будут смотреть на таком вот маленьком экранчике телефона, я тебя умоляю, ну кто там что увидит!» И ты сдуваешься.

Скажи, как ты играешь в такие моменты? Это же чистой воды демотивация. Или ты говоришь себе: «Мне платят за съемочный день столько-то, окей, деваться некуда, и свои положенные восемь часов отыграю»?
Ну, как ты идешь до отеля под дождем на промозглом ветру?

То есть для тебя это вещи одного порядка?
Идешь, терпишь. Дойти-то все равно надо. Ты себя начинаешь уговаривать, говорить, что когда-то и это пройдет, и то пройдет. Уходишь на какие-то философские рассуждения. Но должен тебе сказать, что в последнее время такие настроения не часто посещают.

Как ты вообще относишься к своему возрасту?
Знаешь, мне сложно его нащупать. В том смысле, что иногда я чувствую себя (и веду себя, видимо) как придурок, который так и не вышел из подросткового возраста. А иногда, наоборот, чувствую себя дедулей – и мне кажется, что все вокруг молодые, а я уже как-то не очень.

Сколько твоим старшим детям?
Поле 19, а Никитосу 18.

Ты с ними на одном языке говоришь?
Надеюсь, что да. Кажется, нам интересно общаться.

То есть ты не выпадаешь? Не встречаешь вещей, которых не понимаешь? Или сленг?
А, типа вайб, кринж?

Скуф, альтушка — вот это всё.
Ну, во-первых, они более-менее на русском языке со мной общаются. Может быть, они делают скидку на то, что папа может что-то не догнать. А во-вторых, это все такие мелочи жизни. Типа бордюр – поребрик. Как-то можно договориться.

Я себя последнее время стал ловить на мысли, что я же прыгаю из проекта в проект. И что я совершенно не вижу детей. В принципе, я, наверное, не самый плохой отец, я даю то-се, пятое-десятое. Но у меня почти нет свободного времени. У тебя восемь детей. Ты регулярно со всеми общаешься?
Практически каждый день, когда я в Москве. И даже когда я в другом городе – благо сейчас есть видеосвязь и все такое. Ну, или они что-то пишут. «Я сегодня палец сломал». Или: «Я сегодня пояс по тхэквондо получила». То есть, как ты понимаешь, это бесконечный поток событий. Поля, видишь, вот уже какие-то призы получает на кинофестивалях.

Она с тобой советуется?
Не особо, кстати. Она достаточно самостоятельный в этом смысле человек.

Она не просила с чем-то помочь?
Нет. Она сама записала визитку несколько лет назад, отдала в агентство детское, и ее утвердили в какой-то сомнительный, на мой взгляд, сериал. У нее было 40 съемочных дней. Я когда узнал об этом, начал было: «А зачем тебе это?..» А потом подумал: ничего себе! Встанет утром, поедет на площадку, будет учить текст, говорить с артистами (а там какие-то приличные артисты). Да, сериал, может, не самый выдающийся, но она сама потом как-то это оценит. Поэтому, в общем, я сначала открыл рот, чтобы как-то ее отговорить, а потом понял, что не собираюсь у нее отнимать ее же собственный опыт. Сейчас у нее другие фильмы. Мне приходит какой-то фидбэк, звонят очень уважаемые люди, говорят: «Полина замечательная», Моему отцовскому сердцу это очень… Я для себя вдруг как-то сформулировал, что нет ничего круче, чем успехи твоих детей. То есть когда тебе какую-то статуэтку дали – это приятно. Но когда твой ребёнок вдруг вытащил гитару и долбанул Стинга с нуля – ты испытываешь гордость.
Я как-то повез фильм «Питер РМ» представлять в Болонью. Ко мне подошел итальянец и говорит: «А ты гордишься тем, что ты русский?» Я отвечаю: «А ты гордишься тем, что ты итальянец?» Он: «Конечно». Я спрашиваю: «А тем, что ты мужик, гордишься?» Он говорит: «Ну конечно». А я вот к этому как к данности отношусь. Я мужик, я русский. Ну что мне этим гордиться? Это как гордиться своим левым ухом или правой коленкой. А вот успехи детей – это да.

Давай про музыку поговорим. Для тебя музыка – это что? Это хобби, это просто другой ты? Для чего ты этим занимаешься?
Меня Юля (Снигирь, актриса, жена Евгения Цыганова. – Прим. ред.) тоже раньше спрашивала: «А тебе это вообще зачем?» Возможно, поэтому мы назвали сейчас группу «МЕ4ТА» – чтобы ни у кого вопросов не было.

Какую музыку ты сам слушаешь? Что у тебя в телефоне?
Там всё – от Баха до RHGP. Таривердиев, Massive Attack, Маркшайдеры… В общем, мешанина.

Какие твои три любимые группы?
В подростковом возрасте я любил группу The Doors, потом Faith No More, потом… Сейчас подумаю. Ну вот Radiohead, например. Когда мы снимали «Прогулку», там были какие-то пробеги, драки, я слушал Rage Against the Machine для настроения. 

Ты когда настраиваешься на съемки, всегда музыку слушаешь?
Нет, не всегда. Но музыка, конечно, здорово может настроить. Когда Юля снималась в «Кровавой барыне», а это был очень трудный проект и по концентрации, и по всему, – я ей Ника Кейва подсовывал, например, для настроения. Так-то она самостоятельный творец, но мне казалось, что ей это поможет на площадке.

Как вы существуете вместе? Два очень востребованных, два больших артиста. Сколько лет вы живете вместе?
Около десяти.

Десять лет – это, знаешь, треть жизни у многих. У вас нет внутренней конкуренции? В моем понимании ваша профессия – это слишком про себя. Ты должен быть дико увлечен и погружен в то, что делаешь.
Наверное, у нас есть возможность понимать важность происходящего. Я понимаю, как она устает. Понимаю, как она стрессует. Я понимаю, что такое для нее первый съемочный день и почему она не спит накануне.

А ты спишь накануне своего?
Не очень.

Я тогда чуть расширю свой вопрос. Это не праздный интерес. Раз в год я даю юмористические исторические стендапы в Театре на Таганке, зал человек на 700–800. И вот я дал два таких моноспектакля в прошлом году, два дня подряд. Я просто думал, что уже в себя не приду никогда. Меня пёрло, но я выходил очень тяжело. Когда ты приходишь домой, что происходит?
После спектакля – это ладно… Но перед спектаклем – даже если ты его 20 лет играл, ты приходишь в театр и чувствуешь, как из тебя вся энергия уходит. 

То есть это не потому, что я любитель? У тебя, у профессионала, то же самое?
У всех практически. Перед спектаклем за кулисами слышишь: «Спать хочу страшно, у меня нет сил никаких». Это обычное явление. Ты понимаешь, что сейчас три часа придется затрачиваться, и организм включает такой режим. Ну, и волнение. 

Я просто в машине лег на заднее сиденье и говорю: «Господи, как я спать хочу». Я думал, это мой страх самозванца.
Это нормально. Более того, это говорит о том, что артист включен. Если этого нет – то это, что называется, с холодным носом и, как правило, ни о чём. Так что это определённая работа – договариваться со своим организмом. Слушай, у нас сейчас премьера с тобой, и я волнуюсь. Хотя говорю себе: «Все уже снято, ты расслабься».

А как играть вместе с женой? Вот вы в «Мастере и Маргарите» вместе снимались.
Ну, это испытание. Как бы сказать? Мы ни с кем так не ругались на площадке. Я считаю, ты в принципе ни с кем не способен ругаться, так, как с самым близким человеком. Когда снимались у Худякова – в какой-то момент оба вылетели из кадра, похлопали дверьми. Юля заявила: «Ты самый отвратительный партнер!» Худяков сказал: «Вот это электричество!» Он был очень доволен, что искры летят, что есть какое-то столкновение.  «Мастер и Маргарита» был позже. Булгаков сказал, что любовь – это разделить с любимым человеком его участь. Для меня это было как благословение автора. Юлю-то утвердили раньше меня.

У меня есть к тебе три последних, достаточно глупых вопроса. Первый. Если бы тебе кто-то наверху сказал: «Жень, смотри, есть выбор. Можно отмотать время, и следующие 30 лет ты будешь успешным, востребованным актером или усцешным, востребованным музыкантом», ты бы что выбрал? Цыганов – рок-звезда?
У меня нет цели быть рок-звездой. Как говорил один мой друг, все герои уже в земле лежат.

Это правда. Но стезю ты бы выбрал музыкальную или актерскую?
Мне кажется, это очень близкие истории. В моем случае музыка помогает расшевелить меня как артиста, немножко приспускает на землю. Клуб – это честно. Ты выходишь, с тобой три чувака, хреновый звук на сожженных комбах, и вы из этого вытаскиваете какой-то общий замес. Это учит, в том числе друг друга слышать. Чуйка должна быть друг на друга настроена.
Потом ты приходишь в театр, в котором играешь уже 15 лет, где все знаешь и можешь делать с закрытыми глазами, — но вдруг начинаешь взаимодействовать здесь и сейчас, как ты бы это делал с гитарой в руках. Это одно с другим работает.

Второй вопрос. Тебе 45 лет. У тебя уже был кризис среднего возраста?
Думаю, что да.

Когда?
Я думаю, что это было лет в 30. Я достаточно рано начал сниматься со всеми вытекающими последствиями.

Как это происходило?
В каком-то беспамятстве, раздрае, в какой-то потерянности. Знаешь, когда тебя мотает, как листочек, и ты не знаешь, где верх, а где низ. Или ты просыпаешься утром, и у тебя нет мотивации чтобы встать. Потому что ты вообще не понимаешь, чего ты хочешь. Очень противное состояние. 

Уже была востребованность.
Да, была востребованность. Но не было понимания, что с этой востребованностью делать. Мне кажется, что это был момент деградации, в том числе актерской. «Артист – а ну! Тебе деньги платят – иди работай!» Какая хрен разница, что там делать. И не то чтобы материал требует от тебя особых затрат. Нужна просто твоя узнаваемая физиономия. И потом эти деньги спускаются в баре в основном. Мы с друзьями называли это «чемпионатом по саморазрушению».
Ну и потом конец веселых нулевых вокруг – то есть то самое время, где как раз и застрял наш с тобою герой Иноземцев на начало «Первого номера». Думаю, вот в моем случае в этой потерянности и был кризис. 

Какой бы совет ты дал себе 30-летнему? От чего бы предостерег?
Ну, не знаю… Любой опыт подталкивает тебя к выводам, к пониманию чего-то. Если ты вообще способен делать выводы, конечно. Как от этого предостеречь? В какой-то момент, даже если тебя куда-то сильно занесло, – может прийти понимание, что хватит! Типа, соберись, тряпка, сделай хоть что-нибудь. Уйди в горы, поживи в монастыре, возьми аскезу. Ну что-то сделай!
У тебя уже было много звонков. Надо начинать на них отвечать. Все-таки я считаю, что человек имеет возможность меняться. Вопреки расхожему мнению, что это не так. И меняется, конечно. Другой вопрос – в какую сторону.