О чем поют LosiKenguru

Чтобы вызвать интерес к группе LosiKenguru, достаточно сказать, что состоит она из молодых актеров Мастерской Петра Фоменко. Это многое рассказало бы о духе и настроении их музыки и, одновременно, не сказало бы ничего, потому что за общим пропало бы что-то очень важное.
Группа родилась из творческого дуэта Ивана Вакуленко и Павла Леванова после окончания Щепкинского училища, обросла новыми участниками — Федором Малышевым, Александром Мичковым и Степаном Владимировым, придумала себе смешное и неожиданное название и выпустила несколько альбомов. Пока интервью готовилось, в группе произошло пополнение: в «лося» стал превращаться гитарист Антон Сергеев.
Какие «миры» вдохновляют музыкантов, нам рассказал один из создателей группы — Иван Вакуленко.

— Почему LosiKenguru?
— Это чистая случайность. Мы сидели на даче, пели и стали на ходу сочинять какие-то дурацкие песни, и кто-то спел подряд «лоси-кенгуру», а кто-то другой пошутил: «Вот бы так группу назвать». В общем, это все какой-то дадаизм.
Но, если захотеть найти смысл в случайно придуманном, то вот это сочетание травоядных животных в названии — некий побег из хищнического мира. Мы — это такой мир сумчатых и сохатых.

— А в каком году это все организовалось?
— В 2009 приблизительно. Мы выпустились с моим однокурсником Пашей Левановым из театрального училища им. Щепкина и в свободное время продолжали петь и на гитарах играть.

— Как вы попали из театрального училища им. Щепкина в Мастерскую Фоменко?
— Это вообще нонсенс. В тот год трех человек из «Щепки» взяли стажерами к Фоменко. Те, кто нас отбирал, сами при зачислении себе не поверили, переглянулись. «Щепка» и Фоменко — слишком разные миры.

— А чьи песни вы поначалу пели?
— Свои. Я, вообще, никогда не любил каверы, у меня от этого каждый раз ощущение, как от новогодних посиделок, когда ты уже научился играть на гитаре; песен у тебя своих нет, и на всех застольях к тебе обязательно обратятся: «А вот эту знаешь?», или: «Ну, давай мы споем, а ты подберешь».
Когда человек постоянно поет каверы, то его индивидуальность накрыта чужой индивидуальностью, как человек, лежащий под чужим пестрым одеялом — какие-то смутные очертания личного. Человек, поющий каверы — интерпретатор. Актер, правда, тоже интерпретатор, хотя Петр Наумович Фоменко всегда воспитывал в нас независимых художников.
Актеры нашего театра, особенно первые поколения «фоменок», всегда отличались непохожестью. На них смотришь — какие-то они «не артисты», они живые, нестандартные, вот и мы стараемся делать что-то свое, непохожее.

— Но «фоменки» всегда существовали в герметичном мире близких по духу людей, они выражают идею чистого искусства, они могут себе это позволить, а музыка — это резонирование с внешним миром, чтобы быть услышанными, надо петь о том, что болит у всех.
— В этом смысле мы герметичная команда. Мы идем от болезненных точек, но от своих. Наблюдая истории многих творческих людей, замечаешь, что они всегда начинают с исследования малого, со своих чувств, проблем, взаимоотношений и потом уже переходят к общему. Мы, наверное, находимся в детской стадии, у нас пока подростковые проблемы. Мы еще не кинулись в этот океан противоречий, Конечно, мы видим все «взрослые» проблемы, но наше поле битвы пока — наша собственная душа, а там покоя нет.

— Темы ваших песен очень разнообразны и неочевидны, из чего они возникают?
— Мы довольно поздно занялись написанием песен — может быть, какие-то каналы для самореализации оказались закрыты, и «прорыв» произошел в другом месте, где не ждали. А поскольку прорвалось это только года в 23-24, то весь этот юношеско-детский опыт, все детские сказки на пластинках, вся поп- и рок- и бардовская музыка, все книги — все перемешалось и пошло в дело.
Если ты пишешь в 15-16 лет, и тебя еще вдруг и признают, то это опасно. Тебя сразу ставят на рельсы, и как с них срулить — непонятно.
А мы всегда избегали этих рельс — признания. Это хорошо, благодаря этому мы имеем возможность делать то, что хотим, и никто нам не диктует.
Мы можем, как Алексей Герман, делать что-то свое годами, и никто нас не упрекнет. А значит, лет через 12 работы наши песни и клипы в правильном виде попадут к тем, кому это предназначено, а не к чужому человеку.

— А у вас есть понимание, кто является вашей аудиторией?
— У нас гримерка находится напротив комнаты капельдинеров — это молодые ребята, которых мы часто видим в театре и часто видим у нас на концертах, поэтому у меня такое впечатление, что наша аудитория — это капельдинеры драматических театров (смеется).

— У вас музыка для интеллигентных, мыслящих людей, но актеры чаще ассоциируются с эмоциями, чем с интеллектом.
— Конечно, мы воспринимаем мир больше через эмоции, например, даже, в поэзии состыковывание слов, красота этого звучания для меня первостепеннее, чем их значение, хотя с каждым годом я все больше несу ответственность за свой текст.
Тридцать лет я промахал мимо литературы, а сейчас стараюсь внимательно отнестись к любому слову.
Все время ищу слова, а тут, конечно, неначитанность очень мешает, потому, что те, кто много книг прочел, у них внутри «торнадо слов» крутится в голове. А у меня «торнадо» маленький, мне с ним тяжело, я с трудом выхватываю слово из этого своего «торнадо»; ищу это слово и не могу найти. Чувствую, какое оно должно быть, но не могу его найти у себя в голове, потому что не читал когда-то, а играл в приставку «Денди». Это такое «газо-пылевое облако» слов, о существовании которых ты догадываешься, но ты их не знаешь. Это, все равно, поэзия, а не интеллект. Но не глупая поэзия, хотя Пушкин же говорил, что поэзия должна быть глуповатой.

— Пушкин мог себе это позволить, с высоты своего «торнадо».
— Мы себе это позволить не можем.

— А за музыку тоже вы отвечаете?
— Долгое время за музыку отвечали мы с Пашей, а за текст — только я. А когда к нам Федя Малышев присоединился, он «расторнадил» нашу самодеятельность еще сильнее, стал писать свои песни, которые мы играем и записываем.

— А вам нравится чувствовать себя ведущим по отношению к остальным?
— Нет. Мне хочется быть ведомым. Нам так хорошо было с Фомой (Петр Фоменко). Так уютно быть за человеком, который «пожил» — его ведь жизнь до 60-ти кидала так! У него была мудрость, которая досталась ему очень дорогой ценой, и мы за этой мудростью шли.
Теперь он ушел, а все равно хочется быть ведомым. Даже в группе, хочется, чтобы пришел мой близнец и сказал — «Вань, у тебя тут в песне что-то не то, давай переделаем». И я отвечу: «Давай. Как ты хочешь, чтобы я спел?»

— Для вас «домой» — это в группу или в театр?
— «Лоси» для нас — это дача. У Фоменко был такой термин — домашние радости.
Вот «Лоси» — это дачные радости театра Фоменко: 5 фриков, которые уехали на 6 соток текстов и музыки.

— А что вас сегодня раздражает и вдохновляет?
— Сейчас скажу что-то нехорошее, наверное. Я заметил, что в период с 20 до 30 лет раздражать меня стали люди, которые сильно старше меня, которые как бы в ответе за меня. А вдохновлять, наоборот, совсем молодые, дети, я бы сказал.
Я всю жизнь рос в патриархальной системе, в которой, если человек на 30 лет старше меня, значит он априори прав. Потому хотя бы, что он видел снов в несколько раз больше меня. И вдруг я стал сталкиваться с заблуждениями людей, которые вдвое старше меня, и во мне произошел перелом. Это была внутренняя катастрофа.
Я стал думать, а на кого же ложится вся ответственность — на меня? Если эти «большие» люди ошибаются так, как я ошибался лет 15 назад — кому верить? Фотографии Ларисы Герасимчук из спектаклей: «Моряки и шлюхи», «Театральный роман», «Алиса в зазеркалье».

— Вам чаще плохо или хорошо?
— Мне все время по-разному, но в общем, конечно, хорошо.

— Но поэтами часто становятся те, кому все время плохо. Поэзия рождается из желания вытащить из себя это «плохо».
— Да, и сделать хорошо. Это для меня очень важно. Петр Наумович (Фоменко) нам рассказывал про одного оператора, который всегда говорил, что в кадре обязательно должна быть где-нибудь «дыра в другое пространство». Даже в тяжелых ситуациях должно быть это окно. Понятно, что мне 30, и в жизни будет все, но всегда надо видеть какую-то надежду, не надо замыкаться на себе. В этом смысле мы такие оптимисты травоядные.
Я ностальгирую по времени, когда я просто наблюдал за жизнью и ничего не должен был делать, выдавать результат. Я бы только этим и занимался.
Наша музыка — это попытка все это не утратить. Фома называл это еще «умыкнуться» — умыкнуться в свои эти корешки книг из детства. Мы идем спиной вперед, с оглядкой на прошлое.


— В театре что вам особенно дорого сегодня?
— Всем, что я сейчас делаю в театре, я не доволен. Собой не доволен. У меня есть любимые роли, но в основном это роли чужие, более того, это женские роли, роли наших прекрасных актрис. Почти в каждом спектакле такие есть. Это немного странно звучит, я понимаю. Люблю «партитуры других инструментов», хотя и знаю, что на моем инструменте их не сыграть. Просто мне нравится, как они написаны. А вообще, Петр Наумович нас все время учил: давайте будем играть не роли, а спектакль. Мне очень близка эта идея.

Источник: Seasons Life