Улыбка Фауста

Никто ни на секунду не усомнился в 1994 году, когда все это начиналось, что это должно проходить именно здесь — в Пушкинских Горах. Хотя препятствий было и остается множество.

Псковский театр драмы имени Пушкина и сегодня, как 15 лет назад, выглядит сироткой в псковском ландшафте. Здесь играли Ефремов и Васильев, Доннеллан и Някрошюс. Но это было почти чудом. Многие театры сегодня так и не смогли приехать на фестиваль.

Согласно традиции, фестиваль завершается литией на пушкинской могиле в Святогорском монастыре. Во время фестиваля мы поговорили с его главным гостем — режиссером Петром Фоменко. От интервью он отказался, но согласился побеседовать за чашкой кофе.

Здесь когда-то с актерами своей «Мастерской» он задумал новую работу, которая вскоре превратилась в спектакль «Египетские ночи», соединивший Пушкина и Брюсова, дописавшего неоконченную поэму об итальянском импровизаторе и Клеопатре.

 — Нам предстоит работа над триптихом Пушкина — попробовать найти связь или противусвязь «Графа Нулина» с «Каменным гостем» и «Моцартом и Сальери». Триптих завершался бы «Сценой из Фауста», — тяжело и суеверно вздыхает Петр Наумович. 

Это — его реплика к докладу пушкиниста Сергея Фомичева, размышлявшего на темы Фауста в аду. Откуда Пушкин взял сюжет о Фаусте в аду? Что значит «вечность проводить», что такое жить в вечности?

Так устроен Пушкинский театральный фестиваль, что в его пространстве легко и просто встречаются и раскрывают свои сокровенные мысли люди, которые в силу разных обстоятельств редко общаются в Москве и Петербурге. Кто-то говорит, что здесь, над Псковом — особый купол, покров трудов и вдохновений. Игорь Яцко, теперь руководящий театром «Школа драматического искусства», показал видеозапись последнего спектакля Анатолия Васильева в Москве «Каменный гость». Споры о нем, о праве вот так — вне всякой интонации, точно скандируя, — читать Пушкина, шли до самого конца фестиваля. Встык к этим спорам Петр Фоменко показал видеоверсию своих «Египетских ночей», размышлял, продолжал сомневаться, слушал разговоры, расспрашивал.

Этот долгий, странный разговор в гостинице касался всего на свете. Например, голодного военного детства, когда замоскворецкий мальчик, вымочив в спирте хлеб, подлавливал голубей и нес их домой маме. «Да что вы, разве в Москве голубей ели?!» В ответ — саркастический взгляд из-под бровей и неподражаемая улыбка Фауста и Мефистофеля одновременно.

 — Вам не кажется, что сегодня в театральном Питере как-то совсем недвижно, что там полный кризис?

 — Противопоставление питерской ситуации и московской категорически не верно! В Москве такая же тенденция, действуют те же разрушительные силы. «Обогащайся!» — сегодня это устройство душ и сознания преобладает. Это ощутимо и в Питере, в котором все чуть менее остро. А Москва — это молох, который все лучшее втягивает в себя, как клуб «Челси». Государственный театр превращается в антрепризу. Вот что ужасно! Работают с расчетом на фестивали — маски, софиты. Все это хорошо, но надо уметь останавливаться. Здесь, на Пушкинском фестивале можно говорить правду. Любить — это значит порой и ненавидеть, и не терпеть чего-то дурного. В этом ведь и тайна того самого патриотизма, о котором сегодня талдычат с утра до ночи. Мы все ищем национальную идею. Чушь. Она сначала является как национальная, а потом — как нацистская. Сейчас ничего страшнее, чем зарождающийся нацизм, в родном отечестве нет.

Фоменко говорил об этом после печальной и торжественной литии у Святогорских стен, где вдруг ясно видишь, что Пушкин, которого поминают, как «болярина Александра», не только определяет духовное бытие, но и остается в самом центре нашего домашнего круга. Вокруг него легко думается и о вечном, и о сегодняшнем. Кажется, это настроение подействовало и на Фоменко, определило мотивы и мысли его встречи с молодыми актерами Театра-студии «Пушкинская школа».

 — Вопрос не только в том, что артист должен владеть техникой, быть оснащенным колоссальным арсеналом, — говорит Фоменко. — Ведь это же не цель, это только средства. И тогда каждый день можно выходить как в первый раз. В театре это очень важно, потому что каждый спектакль уникален — это корабль одноразового использования. А если спектакль рассчитывается как механизм, который идет строго одинаково, даже по времени ничем не отличаясь от предыдущего — полторы-две минуты разницы, не более — это уже не театр. Во всяком случае, не тот театр, который принадлежит актерам, а не жесткой режиссуре. Театр, в конце концов, принадлежит актерам. А режиссер нужен, чтобы потом умереть в актере.

Оснащение артиста — это партитура настроений, предчувствий. .. Его кожа, лицо, тело, мышцы, голос, пластика, душа… Мне казалось, что это такой восторг, что этим можно заниматься всю жизнь. Но мне не удалось этого сделать в театре. Есть, конечно, несколько человек, которые и сейчас, при всей своей большой востребованности, готовы к этому. Но это такая редкость! Жизнь берет свое. Одни ложные ценности сменились другими. Казалось бы, более истинными, но не менее для нас чужими. Я имею в виду идеологию денег. Мы сами выбрали ту свободу, которая нас приканчивает.В августе 91-го года, когда обороняли Белый дом, мы репетировали «Войну и мир» и слушали «Эхо Москвы». И каждый день, идя в наш театрик на Кутузовском проспекте, видели, как по мосту ходят вполне спокойные, самодовольные люди, которых совсем не интересовало, что творится там, на баррикадах.

 — Должен ли театр приспосабливаться к новым обстоятельствам жизни?

 — Как я боюсь теперь однозначных ответов. Вот придется играть в зале, который не читал «Войну и мир». Но вы будете это делать со всей мерой серьезности и глубины, на которую способны. Потому что вы - интеллигенция. Сейчас стали стесняться этого слова. Но кто же мы еще есть? У писателя Евгения Попова есть роман «Прекрасность жизни». Мир прекрасен как всегда. Хотя казалось бы - как все ужасно, какой Апокалипсис к нам приближается…

 — Вы говорите — нужно распределиться. Рассчитать, насколько хватит сил, энергии в отношениях между мужчиной и женщиной, между актерами, внутри театра. У вас есть своя методология? Как это делать?

 — Не знаю! Единственное — это терпение. Не обижаться и терпеть…