Птенцы гнезда Петрова

Московские театралы, которые, кажется, живут от премьеры до премьеры Петра Наумовича Фоменко, словно наркоман от дозы до дозы, с нетерпением ожидая, когда же снова можно будет захлебнуться наслаждением. Дождались. Теперь Фоменко из пушкинских стихов, из его крошечных отрывков и набросков, соединенных с фрагментами поэмы Брюсова «Египетские ночи», сложил не просто спектакль, а цельную историю с началом и концом.
Он показал нам блестящий дачный салон княгини D. Двух хорошеньких сплетниц: одну ехидную (Наталья Курдюбова), другую впечатлительную (Полина Агуреева), обсуждающих испорченность порывистой красавицы Зинаиды Вольской (Полина Кутепова). Показал будуар белокурого и румяного Чарского, стыдящегося, что он поэт. И то, как две дамочки, поименованные «Молва» и «Такая дрянь» (так Чарский называет вдохновение), тормошат его, нашептывают и ворожат, приводя в поэтический восторг, а он макает перо в вырез платья музы, повергая ее в экстаз. Показал нищего импровизатора синьора Пиндемонти (Карэн Бадалов) — тощего, черного и носатого, как галка, с одновременно лукавым и скорбным итало-армянским взором.
В общем, Фоменко закрутил историю пушкинских «Египетских ночей» так, что ее финал — знаменитое «Чертог сиял┘» — оказался только зачином импровизатора Пиндемонти. А дальше вступают стихи Брюсова, и вот уже гости салона княгини D, скинув чопорные костюмы, становятся героями смертно-любовной истории Клеопатры. Вольская — самой египетской царицей. Лысоватый и грузный генерал в отставке (Алексей Колубков) — старым воином Флавием, самовлюбленный эстет Вершнев (Илья Любимов) — поэтом Критоном, юный Алексей Иванович (Павел Баршак) — влюбленным мальчиком.
Больше всего на свете Фоменко боится тяжести, и спектакль его «летит, как пух, от уст Эола», — мечтательный, насмешливый и музыкальный. Актеры произносят пушкинский текст без изъятий, посмеиваясь там, где о себе приходится говорить в третьем лице. Бросая в шляпу записку, Вольская, с улыбкой пожимая плечами, комментирует: «Опустила в урну свою аристократическую ручку». Перед началом салонного концерта все гости вдруг с восхитительной слаженностью поют хором текст Пушкина на музыку из увертюры «упоительного Россини». «Ах, Пушкин, Пушкин┘», — с добродушной завистью качает головой отставной генерал. «Пленительно, прелестно┘», — выдыхают блаженные зрители в зале.
После Пушкина текст Брюсова кажется густым, тяжелым, с маслянистыми деталями. Но Фоменко пытается и его взбить, как пену. История про Клеопатру разыгрывается тут же, где стол — ложе страсти, чеканный поднос — щит воина, перевернутая ваза — шлем, медный соусник, висящий на поясе, — гульфик, шаль, обмотанная вокруг чресел, — костюм юного любовника, а гусиное перо — топор палача. Здесь все кажется забавным, все повод для игры. Клеопатра выступает, прицепив к ступням стопки перевязанных книг, словно котурны. Толстяк воин после ночи с ней храпит и посвистывает, чем очень царицу раздражает. Поэт Критон, который в пылу страсти сыплет античными эпитетами, на недоумение любовницы отвечает подробным комментарием, будто пересказывает статью из словаря мифов, и замучивает даму занудством. Только мальчик, со своей детской улыбкой, действительно очень мил, доверчив и этим трогателен.
И вот что удивительно: Фоменко ставит спектакль про безумства страсти и распаленное воображение, но делает его не просто целомудренным (накидка Клеопатры, украшенная десятками извилистых фаллосов, не в счет), а как будто детским. Кутепова-Вольская в большом атласном платье с кринолином была загадочной и притягательной. Став Клеопатрой, красивая женщина Полина Кутепова неожиданно оказывается девочкой — скованной и угловатой. Фоменко подчеркивает это: Клеопатра дурачится, скача вокруг любовников и увешивая их медной утварью, словно украшениями и доспехами. Раздевшись до полупрозрачной рубашки, она становится не соблазнительнее, а наоборот — по-детски целомудреннее. И кажется, что там, под алыми покрывалами, стыдливо закрывающими ложе с любовниками, идет возня в песочнице. Тех, кто должен умереть за ночь с ней, этой Клеопатре не дано истомить страстью, но никто этого от нее и не хочет.
Игра заканчивается, и, заплатив импровизатору за развлечение, светская публика расходится, продолжая спрашивать друг у друга и у зрителей: «А что вы думаете об условии Клеопатры?»
Обворожительные птенцы Фоменко по-прежнему на сцене остаются любимыми детьми. И кажется, что Петр Наумович, как обожающий отец, хочет, чтобы они не повзрослели никогда.