Прогулки с Пушкиным

О спектаклях Петра Фоменко давно уже тянет писать возвышенно и пафосно, а между тем внешне они совершенно просты и бесхитростны. В этой простоте, однако, и есть главная тайна фоменковских сочинений. Так иногда фокусник показывает свой фокус и вдруг сообщает, что сейчас он снова повторит его, чтобы все поняли, в чем тут секрет. Доверчивая публика открывает пошире глаза, стараясь не пропустить ни мгновения. Фокусник держит слово, показывает свои чудеса медленно, а потом абсолютно серьезно спрашивает: ну, теперь понятно? И все смеются, радуясь тому, что их одурачили.
И даже критики, по долгу службы обязанные разгадывать профессиональные секреты, отступают перед этой невыносимой смесью легкости, нравоучения, печали и откровенного лицедейства, выписывая раз от раза одни и те же слова: прелестно, неуловимо, воздушно и светло. А кто-то, наверное, и раздражается от такого однообразия, строго вопрошая: «И где же смысл? Где крупные мысли, приличествующие большому художнику?» Впрочем, чему тут удивляться, — говорят, и Пушкина современники упрекали в том же. Мол, жил, шутя и играя, и умер, заигравшись слишком сильно. Вот, например, Баратынский, разбирающий бумаги покойного поэта, искренне удивлялся: «Можешь себе представить, что меня больше всего изумляет во всех этих письмах? Обилие мыслей! Пушкин — мыслитель! Можно ли было ожидать?»
Ну и к чему тут, спросите вы, Пушкин? Да вот к чему: кажется, трудно найти более близкого Фоменко художника. Тут, знаете ли, все сошлось. И уже набившая оскомину легкость, и любовь к розыгрышам и представлениям, и потаенная тоска, и внезапное, из шуток и веселья возникающее пророческое знание. 
Новый спектакль Фоменко составлен из сцен, этюдов и эпизодов (именно так написано в программке) — повесть и неоконченная поэма Пушкина «Египетские ночи», его же наброски, стихотворения разных лет и фрагменты поэмы В. Брюсова «Египетские ночи». На наших глазах из этих клочков недоговоренного, из хаоса обрывков складывается цельное, на первый взгляд веселое и удивительно нежное театральное сочинение. 
Выходят все в черном, чопорные и светские, берут в руки тающие свечки и, перебивая друг друга, бормочут стихи: «я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу» (видите — и тут про смысл!), «поговорим о странностях любви, другого я не мыслю разговора┘» — не договаривают фразу, садятся на место, внезапно вспыхивают и вновь начинают сначала. Зинаида Вольская (Полина Кутепова), многозначительная и трепетная. Княгиня D. (Наталья Курдюбова), хозяйка салона, засохшая от собственной едкости. Графиня К. (Полина Агуреева), пугливая и наивная, как деревенская барышня. Эстет Вершнев (Илья Любимов), не к месту вскакивающий с ударной фразой: «Когда я был во Флоренции┘» Демонстративно тоскующий в углу у колонны молодой человек по имени Алексей Иванович (Павел Баршак). Сочинитель Чарский (Андрей Щенников), тяготящийся своей зависимостью от легкомысленного вдохновения. Молчаливый генерал в отставке Сорохтин (Алексей Колубков), к месту и не к месту вздыхающий: «Ах, Пушкин, Пушкин!»
Зато весьма к месту оказался синьор Пиндемонти, он же Импровизатор, престранный тощий господин со взором печальным, кудрями до плеч и драными штанами. Карэн Бадалов отлично играет этого чужака-итальянца, летающего по тесному пространству маленького зальчика так, будто ему неведомы законы земного притяжения. Собственно, с его приходом и начинается самое интересное. Холодно любопытствующая публика пишет на бумажках темы для импровизаций, порывистая ручка в черной перчатке вытаскивает одну наугад — «Клеопатра и ее любовники». И все завертелось. Барышни освобождаются от тесных корсетов и пышных юбок, молодые люди решительным жестом скидывают рубашки. Худенькая рыжеволосая красавица Клеопатра (все та же Полина Кутепова) бросила отчаянный вызов мужскому роду и предложила купить у нее ночь любви ценою собственной жизни.
Решились трое — суровый воин Флавий, он же генерал Сорохтин, всезнайка и эстет Критон, он же Вершнев, и молодой человек, тот самый, нарочито грустивший весь спектакль у колонны. Буйство страсти изображается уморительно смешно под красными развевающимися полотнищами, Клеопатра влезает на котурны, составленные из книг (надо думать, сочинения г-на Пушкина), вприпрыжку порхает по сцене, постреливая глазами в публику, а только в какой-то совсем неуловимый момент становится не то чтобы грустно, но как-то явно не по себе. Нет-нет, совсем не тогда, когда взмахами гусиных перьев рубятся головы отважных любовников. А вот когда Клеопатра, не знающая свободы, искавшая страсти и испугавшаяся ее, захлебываясь стихом, оплакивает своего самого юного любовника, тут-то и начинает щемить сердце и покалывать в глазах не пойми отчего. Полине Кутеповой поразительным образом удался именно этот, трудно уловимый, переход — от шутливой игры к внезапному прозрению. 
На самом деле у Фоменко (и у Пушкина тоже) всегда так — вроде смешно, смешно, все летит, играется и перевертывается с ног на голову, а потом вдруг раз — и ты трезвеешь, прочувствовав мысль, отнюдь не такую светлую, как принято думать. Так было и в «Одной абсолютно счастливой деревне», и в «Семейном счастье», и в «Войне и мире». Так и в «Египетских ночах». Фоменко в этом спектакле играет с Пушкиным, играет в Пушкина и открывает Пушкина, даря его своим на редкость чутким актерам и публике (она тоже в этом театре кажется какой-то особенной) как дорогой подарок.
«А что вы думаете об условиях Клеопатры?» — спрашивают друг у друга персонажи недописанной пушкинской прозы. И не дают ответа. Надо думать, цена за минуты счастья слишком велика. И как тут не вспомнить известного народу классика, написавшего: «Идите в театр и умрите в нем», а потом добавившего: «Если сможете». Все дело, собственно говоря, в этом уточнении.