Бестиарий от слова best

Гедда (она же Эдда в эссе русских ибсенистов 1900-х годов) устроила ма-аленький, но судьбоносный пожар Валгаллы. В полутьме, на фоне простых и прочных темно-зеленых дверей гостиной, на идиллическом фоне полосатых обоев, белой кисеи, светлого ореха мебели темными и тревожными отблесками сигнального рога, кирасой пожарного пылает и трещит медная труба граммофона. Огонь драконьими языками извергается из ее пасти.

Острые, как когти химер, пальцы декадентки Гедды (Наталья Курдюбова) кормят ручной бестиарий пламени. Лист за листом она жжет в граммофоне — к пропащей матери! — гениальную, невосстановимую рукопись Эйлерта Левберга.

Его «Сумерки идолов», его «Три разговора», его «Смысл творчества». Смелое до слепоты эссе о культуре будущего, где личность философа взмыла над материалом, над тектоническими пластами и осадочными породами многолетних библиотечных выписок.

Тесман (Алексей Колубков), добродетельный муж Гедды, годами, по камушку, возводит прочный фундамент профессуры и тихого процветания. За это все разумная Гедда его и выбрала. Непредсказуемый Левберг, отвергнутый въедливой бухгалтерией Гедды, кладет душу, репутацию и доброе имя на кон дерзкой концепции. И все-таки именно он стоит на грани победы?!

А вот этого делать нельзя┘ Упорядоченный и расчетливый мир не может перенести само существование таланта. Миру от этого больно, томно и неуютно. И Гедде, гордому демону, почему-то приходится хуже всех. Инквизиторским пламенем в трубе граммофона в ней пылает бесплодная гордыня, непереносимый дух презрения ко всему живому. К мужеству. К кротости. К душевной стойкости и таланту. К земной и небесной добродетели.

За презрением — гложущая, непереносимая зависть к этому же, живому.

И свой постоянно пылающий малый ад Гедда носит в себе самой.

А если кроткие действительно наследуют землю┘ нет, этого не пережить!

Бес Гедды на деле довольно мелок. Но сам не в силах смириться с этим. 

Наталья Курдюбова — чуть ли не впервые в истории «Мастерской Петра Фоменко» — играет действительно страшную героиню. Вкрадчивое коварство испорченной девочки, точный хирургический инструментарий зла, выгрызающего себе мелкой ложью кусочек чего-нибудь, и эта вселенская гордыня зависти смешаны воедино. Все подчеркнуто острой худобой, хищным и точеным профилем, длинным мундштуком, темным шелком манжет, голодными злыми рыльцами дуэльных пистолетов — любимой игрушки Гедды.

В игру Курдюбовой втянуто поле нашей жизни: вот такая драка тощих кошек за ту или иную селедочную головку идет в каждом коридоре Москвы. Но спектакль лаконичен и красив. Точно выстроены фронтальные мизансцены на полукруглых темно-зеленых диванах, замыкающих Гедду в кольцо ее слепой гордыни. Мерцают белая кисея, медь, дерево, огонь. Мерзкий, привычный выхлоп знакомого зла растворен в благородном мире Скандинавии XIX века.

«Гедда Габлер» Карбаускиса — новая редакция его давнего студенческого спектакля — стала дуэлью двух женщин. Дуэлью «рабочего ангела» и беса с претензиями. Рыжая, нелепая, дурно одетая Теа (Анн-Мари Крета) — третьеразрядная Сольвейг из бывших гувернанток — смела и самоотверженна. И так же невозмутимо целостна в добре, как ее «подруга по пансиону» — во зле.

Она стремится только отдать. Пожертвовать. Подставить плечо. И тем выиграет у красавицы Гедды все: любовь пропащего гения Левберга и любовь честного щекастого труженика Тесмана, право сопричастности к их труду, право «наследовать землю» в детях — ведь Гедда Габлер вполне бесплодна.

Ну┘ на то и «Мастерская Петра Фоменко», чтобы этот апофеоз добра выглядел в финале абсолютно убедительной художественной правдой. Там у нас, зрителей, этическое убежище. Резервация старого князя Болконского, Мечтателя из «Белых ночей», Безумной из Шайо. В их круг вошли Теа и тетушка Юлле, сыгранная любимой актрисой Карбаускиса Полиной Медведевой (М. Х. Т. ): еще одна в ее ряду смешных и прекрасных праведниц. 

┘Но в финале, когда призрак выжженной изнутри гордыней самоубийцы Гедды бродит по сцене, вдруг думаешь: все-таки наш мир населили ее дети.

И откуда только взялись — у бесплодного, фригидного и мертвого демона?