Алексей Колубков: «Фоменко хвалил очень редко»

Один из главных персонажей недавней премьеры «Мастерской Петра Фоменко» «Седьмого подвига Геракла» – царь Авгий. Правителя полумифической Элиды блестяще сыграл Алексей Колубков. Арт-блог Scope встретился с артистом и поговорил о том, чем сегодня интересна пьеса Михаила Рощина, почему люди тянутся к власти и возможна ли в театре демократия. 

Scope: Насколько пьеса Рощина сегодня актуальна и почему?
Колубков: Она актуальна как всякая хорошая пьеса. А пьеса Рощина, несмотря на некоторые чисто технические недостатки, очень хорошая. В ней есть сильная идея и человеческая история. А как может быть неактуальна человеческая история? Мне кажется, что в « Седьмом подвиге» больше всего интересно не противоборство народа и власти, а история Геракла и то, как он ищет свое место в обществе.

Scope: Как герой?
Колубков: Как уникальная личность, скажем так. Конечно, все мы в какой-то мере уникальны, но ему дарованы огромные силы.

Scope: Они накладывают особую ответственность?
Колубков: Дело не в этом, как мне кажется. А в том, как ими распорядиться, куда применить, насколько это нужно остальному миру. Я вам сейчас просто пересказываю канву пьесы. Вся первая сцена Геракла, его разговоры с Тезееем – рефлексия по этому поводу. А уже через эту историю «Седьмой подвиг» и приобретает особый смысл. Через нее вскрывается всё, чем эта пьеса может показаться привлекательной на первый взгляд.

Scope: Какая роль во всем этом отведена царю Авгию? Все-таки он тиран или правда верит, что действует во благо?
Колубков: Вы задаете вопрос актеру. Как артист я, естественно, должен оправдывать своего героя, чтобы выходить на сцену и играть роль. У Авгия как у правителя есть определенная доля ответственности. Основной аргумент заключается в том, что людям нравится стабильность, и зачем что-то менять, если оно более-менее хорошо работает. В этом есть логика. Да, есть недостатки в виде вони, но страна-то находится в стабильном процветающем состоянии, по крайней мере, на первый взгляд. Это с точки зрения актера.
С человеческой точки зрения есть масса вещей, которые меня не устраивают. Например, когда Авгий и его приближенные всячески эту вонь скрывают и утверждают, что пахнет сандалом и розами. Я категорически не приемлю вранье в любом его виде. Мне кажется, не надо стесняться говорить: да, воняет. Но тут возникнут разные вопросы: стоит ли с этой вонью мириться, может, надо было как-то с ней бороться. Для моего героя это невозможно.

Scope: Вы сказали, что не приемлете никакой лжи. Бывает ли ложь во спасение или мы так успокаиваем свою совесть? Если выбирать, горькая правда или сладкая ложь, что предпочтёте?
Колубков: Мы все разные. Кому-то ложь во спасение нужна или даже необходима. Но для меня выбор очевиден – горькая правда.

Scope: Авгий говорит, что вонь разоблачения способна отравить сильнее, чем зловония хлевов. Выдержим ли мы, если начнем говорить друг другу только правду?
Колубков: Не факт. Но стремиться к этому, как мне кажется, необходимо.

Scope: Даже если правда причиняет боль?
Колубков: А что делать? Боль – является важнейшим сигналом. Если что-то болит, то с этим надо что-то делать, проблему надо решать, а не маскировать всеми возможными способами. У меня такая позиция, если нога болит, не стоит пить обезболивающее, нужно найти причину и уже с ней бороться : разрыв связок, растяжение и так далее. Если боль глушить, можно просто ухудшишь ситуацию. Например, окончательно порвать связки. Боль служит сдерживающим фактором. Она не позволяет сделать больше, чем можно без вреда для организма.

Scope: Тогда получается, что богиня лжи Ата — не воплощение зла, а всего лишь напоминание, что пора принимать решение, пора как-то бороться с проблемой?
Колубков: Ата – вообще очень интересный персонаж. Не знаю, удалось ли нам это показать в полной мере. Она может жить только там, где врут. Для нее ложь, любая, в каком бы то ни было виде – жизненная необходимость, как воздух для остальных. Плохая она или хорошая – каждый решает сам. Видите, какая у нас с вами дискуссия развернулась по поводу лжи во спасение. 

Scope: Вы сыграли подряд герцога Олбани в «Короле Лире» и царя Авгия. Почему люди так рвутся к власти и боятся ее потерять?
Колубков: Есть такой принцип Питера, который гласит: «В любой иерархической системе каждый служащий стремится достичь своего уровня некомпетентности». Людям не свойственно останавливаться там, где они, что называется, «на своем месте». Они всегда хотят большего, не понимая, что хороший, пусть даже самый лучший, работник далеко не всегда хороший руководитель. Руководить другими – иной уровень компетенции. Мне кажется, что принцип Питера это прекрасно объясняет. Такова человеческая природа.

Scope: Хорошо, а тогда как быть с выходом из зоны комфорта, который позволяет добиться большего?
Колубков: Ну, выход из зоны комфорта не подразумевает непременного движения вверх. Можно двигаться вправо, влево. Развиваться же можно не только по вертикали, но и по горизонтали, расширяя собственные знания, умения, способности. Ну, и опять же, есть люди с амбициями, а есть без. Как я вам уже не раз говорил, мы все разные.

Scope: В романе Моэма «Театр» есть такое описание чувств актрисы: «Ей удалось утвердить свою власть над публикой, дав представление, которое она не могла назвать иначе как блестящим». Ощущаете ли вы свою власть над публикой?
Колубков: Нет, не чувствую, но особо и не стремлюсь. Но опять же, каждый попадает в театр и в актерскую профессию по разным причинам. Может быть, для кого-то эта власть важна, может быть, некоторые в себе ее чувствуют или стремятся почувствовать, а у кого-то есть другие причины.

Scope: Какие были у вас?
Колубков: Я столько придумывал красивых фраз про эскапизм и прочее. Сейчас думаю, что для меняя главное – это игровая стихия. Какие еще есть профессии, связанные с игрой: спортсмены в игровых видах, профессиональные шулеры и актеры. В свое время я выбрал актерство. Может через несколько лет пойму, что причины были иные.

Scope: Я прочитала, что вы поступали в театральный несколько раз. Как удалось не сдаться, что поддерживало?
Колубков: Чистое упрямство. Если первый раз не получилось, а я хотел, то нужно себе доказать, что я имею на это право. Хотя на самом деле все было немножко сложнее. Я закончил школу в 1991 году. Тогда все как раз сыпалось, менялось. В первый раз я поступил в только что открывшийся лицей, где обучали актерскому мастерству. Они заявляли, что пытаются создать альтернативу государственному театральному образованию. Просуществовали они ровно год. Потом из-за процессов, происходивших в стране, все накрылось медным тазом. Потом была еще одна попытка поиска какой-то альтернативы. Это сейчас много различных театральных факультетов, они устаканились, а тогда все было достаточно сложно. Из второго института я сам ушел, так как нужно было где-то заработать деньги на обучение. Работы у меня не было, да и откуда она возьмется у вчерашнего школьника. И через год, уже проварившись в этом котле, я пошел поступать в ГИТИС, Щукинское и так далее. И мне посчастливилось поступить в Щукинское училище, а затем не посчастливилось быть оттуда отчисленным через полгода. А дальше – чистое упрямство. Характер такой.

Scope: Когда поступили к Петру Наумовичу Фоменко, было ощущение, что вы себе все доказали?
Колубков: Нет. Года два я боялся перед каждым экзаменом, что вот сейчас все закончится. Но, мне кажется, это хорошее качества – сомневаться в себе. Для нашей профессии это полезно. Вообще, не уверен, что в принципе возможно не сомневаться. Это очень неспокойное дело. Особенно, если выкладываться по-настоящему.

Scope: Как вы для себя ощущаете, прошло удачно или неудачно?
Колубков: Мы работаем не для себя, а для публики. И казалось бы, если зритель доволен, то и нам беспокоиться нечего. Но на самом деле артист всегда знает, где ошибся, где «налажал», в какой момент можно было сделать лучше. Публика на все эти моменты может и не обратить внимание. Когда я попадаю в зрительный зал, и спектакль меня увлекает, то и сам не замечаю всех этих актерских штучек, мелких ошибок.

Scope: Если вернуться к Петру Наумовичу. Что главное он вам дал, какой совет, какой урок?
Колубков: Мне кажется, что в то время на режиссерском факультете ГИТИСа, где на один курс набирали и режиссеров, и актеров, была идеальная система. У нас на курсе никогда не говорили, что и как нужно делать. Давали задание, направление, но позволяли пробовать. И ты пробовал, пробовал, и рано или поздно сам для себя понимал некий способ работы. И в итоге ты выходил из института не обладателем наборов приемчиков, а создав свою собственную систему, которая подходила только тебе одному. Мне кажется, в чистом виде ни одна система всем не подойдет. Для кого-то идеальна система Станиславского, для кого-то – Мейерхольда, кому-то помогает добиваться результата метод Михаила Чехова. Ведь мы когда приходим смотреть спектакль, нам совершенно по барабану, по какой системе и каким образом работает тот или иной артист, важен результат. В идеале – прекрасно сыгранный спектакль. И еще один огромный плюс режиссерское-актерского курса, что помимо педагогов у нас было еще восемь студентов-режиссеров, каждый со своим стилем работы, своим мировоззрением. В итоге каждый не только получал некую систему, но и понимал, что нужно делать для того, чтобы существовать и сосуществовать в профессиональном театре.

Scope: А Петр Наумович был жесткий мастер?
Колубков: Смотря что под этим понимать. С курса у нас почти никого не выгнали.

Scope: Он склонен был хвалить?
Колубков: Петр Наумович очень редко это делал. После первого показа у нас на курсе он пришел и сказал: Ребят, вы как хотите разговаривать? Хотите будем хвалить, а хотите будем разбирать только то, что не получилось. Мы, естественно, сказали, что хотим услышать об ошибках. Так мы и разговаривали.

Scope: Самая большая похвала, какую вы от него слышали?
Колубков: Это было ругательство. Мы репетировали «Египетские ночи». Я, видимо, что-то не так сделал. Петр Наумович вскочил с кресла и сказал: «Алексей, как вы можете так делать, вы же прекрасный артист». Потом спохватился и добавил: «Будете». Затем еще через несколько секунд: «Может быть».

Scope: Евгений Борисович Каменькович сказал, что при Петре Наумовиче в театре царила монархия, но гиперпросвещенная. Какая, на Ваш взгляд, должна быть форма правления?
Колубков: Точно также, как любая система работы актера над ролью в идеале имеет конечной целью – прекрасно сыгранную роль, так и мне не важно, какой системы будет придерживаться руководство, если это ведет к благой цели – успешному существованию театра. Пусть будет, демократия, выборная система, пусть единоличное правление или совет старейшин – не важно. Хотя в театре демократия невозможна, Петр Наумович и сам так говорил. Но если есть результат, то какая мне разница, каким способом он достигается. Ну, естественно, если этот способ легальный.

Scope: Евгений Борисович демократ в работе?
Колубков: Он жесткий, но с ним всегда можно договориться. Он никогда не отметает разумные доводы. У него есть очень правильный принцип: «если ты что-то критикуешь, предлагай взамен какую-то идею». Причем этот подход работает не только в театре, но и в любом деле.

Scope: В спектакле «Мастер и Маргарита вы играете Воланда, при этом говорите, что не выносите никакой лжи, но…
Колубков: А разве Воланд говорит неправду?

Scope: Допустим, но разве он не воплощение сил зла?
Колубков: Это сложный вопрос. Если я правильно понимаю, то Люцифер по сути – падший ангел. Более того, он ушел с полным понимаем того, что такова Божья воля. Что Бог хочет, чтобы существовал некий противовес. Бог дал людям волю выбирать. А если не будет другой стороны, то в чем эта свобода воли будет состоять. Помните разговор Воланда и Левия Матвея в финале. Что же он велел передать тебе, раб, – спрашивает Воланд.— Я не раб, я его ученик, – отвечает Матвей. И Воланд произносит: „Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются“. Воланд считает, что свобода воли не подразумевает следование каким бы то ни было канонам. Грубо говоря, Воланд за то, чтобы каждый человек имел свое мнение. Причем, составил его сам, а не взял готовым.

Scope: А как вы относитесь к мистике романа? Мол, кто-то сломал ногу, декорации развалились. Я , конечно, утрирую.
Колубков: Если развалились декорации, значит, кто-то плохо сделал свое дело, а не потому, что вмешалась потусторонняя сила. У каждой ошибки есть автор.

Scope: Воланд утверждал: „Бойтесь своих желаний, иногда они сбываются. Согласны?
Колубков: Начнем с того, что я ее не произношу, а потому не выработал о ней четкой позиции. Но с человеческой точки зрения, а чего их бояться? Ну, если, конечно, желания не приходят в противоречия с собственными моральными принципами. А так, знаете есть такая фраза: „Будьте реалистами – требуйте невозможного!“.

Scope: Два года назад вы снялись в продолжении „О чем говорят мужчины“. Как думаете, в чем секрет популярности этой четверки и фильмов, которые они делают?
Колубков: Секрет их популярности в фантастической работоспособности. Они, безусловно, талантливые и замечательные люди. При этом они много делают, и из этого получается много хорошего. В кино к ним я попал абсолютно случайно, чему очень рад. Правда, мой персонаж в основном связан с героем Камиля Ларина. Но поработать с ними было очень здорово.

Scope: После встречи с вашим персонажем герой Камиля говорит: „Стыдно быть несчастливым“? В спектакле „Мастерской“ „Завещание Чарльза Адамса“ есть такой диалог: „Папа, кем мне стать, когда вырасту?“ „Стань счастливой!“ Что для вас счастье? И можете ли вы назвать себя счастливым человеком?
Колубков: А что такое счастье? Если счастье – есть отсутствие несчастья, то у меня все хорошо.

Источник: SCOPE-артблог