Простите, Петр Наумович┘

Год назад Вениамин Смехов объявил, что начал работу над спектаклем в «Мастерской П. Фоменко». За основу он взял «Журдена» Жана-Батиста Мольера, предложив театру свой перевод, вернее, парафраз комедии, уже имеющей одну знаменитую версию — Михаила Булгакова. Незадолго до премьеры стало известно, что к работе над спектаклем подключился сам Петр Фоменко, который пришел на помощь старому товарищу.

Из программки наверняка не поймешь, кто и что делал в этом спектакле. Программка — сама по себе спектакль, полный замысловатой игры со зрителем: к примеру, жанр спектакля обозначен как «парафраз в стихах и прозах или в мимиках и позах, навеяно комедией Мольера┘». Дальше — в том же духе: «спектакль в двух частях, но без антракта», Вениамин Смехов назван режиссером и сочинителем, Оксана Глоба отвечает за «музыкальные моменты», а Вера Камышникова — за «слово и дело», в самом конце списка — Фоменко, названный скромно и со вкусом: «соучастник». А как хорош список сцен и эпизодов! — «Ну, что сказать?..» (От театра),"Прогулка. “Allons┘ Non-non┘ Par Bleu┘”, «Дориме┘ До-ре-ми┘», «Куда меня несет?», «В халате, без халата, но халатно», «Учите меня, учите!» и т.д. — вплоть до финального, давшего название спектаклю: «Прости нас, Жан-Батист!»

В спектакле Жан-Батист, вернее, представляющий его итальянский мажордом (Степан Пьянков), напялив соответствующий «званию» парик и всунув лицо в полагающуюся классику раму, всех прощает. Вернее, даже недоумевает, за что же требуют от него прощения. Надо понимать, что за столетия эксплуатации его литературного наследия старик привык к самому разному обращению. И всех прощает. Хотя этот жест можно понять и иначе: взявшись исправить замеченные недостатки, Фоменко просит прощения за собственное первоначальное легкомыслие, за то, что на какую-то секунду дал слабину и поверил сладким посулам, что все будет замечательно, а остальное — прекрасно. Может быть, в текст, переписанный Смеховым «вдоль и поперек», который можно было повернуть и так, и эдак.

«Журден» — пожалуй, не самая животрепещущая пьеса из богатого наследия великого французского комедиографа. История про то, как богатый мещанин страдает из-за отсутствия дворянского титула и готов как угодно подмасливать и бесконечно ссуживать деньгами прощелыгу-графа и терпеть любые муки — чтобы только выдать дочь за дворянина. Что же в ней современного? Сегодня никому и в голову не придет стыдиться чего бы то ни было, имея деньги. Или — смеяться над состоятельным господином только из-за того, что он ведать не ведал, что всю жизнь говорил прозой. Его право.

Собственно говоря, в легкомысленных рифмах и нет места для подобной рефлексии: современно — не современно. Судя по стихам, которые все время стремятся к самовоспроизводству, сочинителя данного парафраза сильней увлекала возможность подобрать как можно больше рифм к тому или другому слову. При этом сюжет начинает буксовать, так как «очередные» рифмы еще и вторят уже сказанному. Тяжеловесная литературная игра мешает легкомысленной театральной.

Петр Фоменко взялся за, казалось, проигранную партию. И начал плести изящный театральный узор поверх литературного «сюжета», в буквальном смысле — разыгрывать многословие, жонглируя словами. Отсюда и дробление — спектакля на две части, каждой из частей — на сцены и эпизоды, эпизоды делятся на строчки, в каждой из которых отыскивается «кокон» игры.

Узоры Фоменко изящны, но не легкомысленны. Ему нужен именно такой Журден, какого может сыграть Владимир Топцов (пока еще не сыграл, но пока еще и весь спектакль дышит неровно, с перебоями, на преодолении). Растрепанный, растерянный, печальный. И такая мадам Журден (Анн-Доминик Кретта), драма жизни которой чувствуется даже в нескольких ее выходах, в нескольких драматических выплесках годами скапливающихся эмоций. И дальше — в рифму к рифмам! — пары, пары героев: два гарсона, два учителя, дочь Журдена и служанка в их доме, маркиза и граф. Плюс — бонус от театра, лицо от театра — Философ (Рустэм Юскаев), просящий публику о внимании, понимании и снисхождении┘

Философом стал и Журден: узнав, что говорит прозой, он трагически восклицает: «Всю жизнь провел в прозе!» И выбор Журдена, замечает Фоменко, выбор — трагический. Ведь ради любви (не только к титулам, но и к дочери, конечно, счастье которой он не мыслит вне дворянства) он готов сменить веру.

Понятно, что шутка Мольера сегодня может быть названа карикатурой на святые религиозные чувства (и не дай бог, вызовет еще одно обращение «Единой России»!). Но Журден-то всерьез идет на это самое «Омамамушевление» («Все отдай Аллаха ради»).

Перечисление последующих сцен позволяет проследить человеческую драму, драму, а не комедию: «Несчастный ты мужик!» — «Мы все пойдем на всё!» — «А счастье — вот оно!» — «Что люди делают с людьми!..» Это уже другой, не легкомысленный сюжет.