Путешествие за горизонт

Кирилл Пирогов — актер исключительной музыкальности, с вдохновенной легкостью играющий на фортепьяно, замечательный чтец — пробует себя в самых разных направлениях: кино, композиторская деятельность, радиоспектакли, неожиданные проекты, например, оратория А. Онеггера «Жанна д'Арк на костре» в постановке Кирилла Серебренникова. Но главное путешествие Пирогова — театральное, и продолжается оно более 15 лет. Не теряя нитей своих сквозных, заветных тем, Кирилл каждой новой ролью в Мастерской Петра Фоменко продолжает бескомпромиссное движение за горизонт, за рамки привычного, удобного, освоенного.

Радость жизни
«Война и мир. Начало романа» — спектакль-веха в истории Мастерской: с Толстым у театра сложился обстоятельный, интенсивный диалог. Семь лет продолжались скрупулезные исследования фоменок в области стиля романа-эпопеи, его философии, психологии персонажей. Наверное, поэтому каждая деталь, каждое решение (в том числе, распределение ролей) в толстовской «сценической композиции» Мастерской восхищает своей неслучайностью, точностью.
Кирилл Пирогов исполняет в «Войне и мире» роли Николая Ростова и Долохова.
В полифонической постановке Фоменко значителен, ценен голос каждого персонажа; тема каждого из них звучит в спектакле по-настоящему объемно. И в сопоставлении двух, на первый взгляд, совершенно не похожих героев Пирогова неожиданно рельефно проявляется то, что их объединяет: обостренное ощущение жизни, радость жизни.
Долохов Кирилла Пирогова — курчавый, с лукавыми, озорными глазами, чуть высокомерной, жесткой улыбкой, порывистыми артистичными жестами, низким насыщенным голосом и безоглядно веселыми и одновременно властными интонациями.
В эпизоде пари, взбираясь на второй этаж декорации, где находится воображаемое окно, герой Пирогова намеренно оступается, чем вызывает ужас и у персонажей на сцене, и у зрителей в зале. При этом Долохов бросает на товарищей по кутежу выразительный взгляд: отчаянно радуется тому, что шутка удалась. Устроившись наверху, Долохов откидывается назад, наполовину повисая в воздухе, одним духом выпивает бутылку «рому», а потом соскакивает вниз, перевернувшись на руках. Все это Кирилл выполняет настолько органично, легко, что происходящее совсем не вызывает ощущения рассчитано-эффектного «номера». Выиграв спор, Долохов тут же с прежней бесшабашностью и энергичностью предлагает новый. Кажется, вся его жизнь — азарт, все в ней стремительно, ярко.
Николай Ростов излучает совсем иную радость жизни, нежели Долохов, — лирическую, акварельную. Эта радость ощущается в Николае — Пирогове каждое мгновение его существования на сцене. Когда он легко, порывисто бросается догонять расстроенную Соню — Ксению Кутепову. Когда в шутку как-то по-балетному, «полётно» марширует, приветствуя гостью Ростовых Марью Дмитриевну (Наталия Курдюбова), — а потом галантно, весело-непринужденно падает перед ней на колено. Когда с искренней, подкупающей старательностью исполняет роль покинутого влюбленного в пасторали «Восторг любви», домашнем представлении на именинах.
Как в романе-эпопее, так и в «сценической композиции» Фоменко радости неразделимы с горестями. Спектакль завершается песенкой «Мальбрук в поход собрался», песней-предсказанием. Во время ее исполнения все персонажи находятся на сцене. И, может быть, самым печальным из них кажется Николай Ростов — Кирилл Пирогов, до этого воплощенная юность и ликование. Он торжественно выбивает маршевый ритм песенки на книге, его лицо освещено какой-то строгой грустью.Радость жизни, по временам драматически обостряемая ощущением ее недолговечности, — одна из определяющих, сквозных тем для Кирилла. Совсем по-новому она звучит в трогательном, чуть нелепом, замечательно музыкальном его Тузенбахе.

Чуткость музыканта
Чеховские «Три сестры» в Мастерской — совершенно не сентиментальный, но при этом по-настоящему лирический спектакль. И Тузенбах у Фоменко и Пирогова получился тонко и точно соответствующий. Он по-детски непосредствен («Я вам говорил, говорил!» — радостно восклицает барон, едва Вершинин заводит у Прозоровых рассказ о «жене и двух девочках»); непосредствен, но не инфантилен. Он смеется странным, захлебывающимся смехом, и эта поначалу раздражающая деталь органично дополняет образ обаятельного, неидеального, живого Тузенбаха. Он вызывает острое сочувствие, этот счастливый-несчастный барон, этот стойкий оловянный солдатик. Сочувствие, но не жалость.
В одном из интервью Кирилл вспомнил слова Качалова, исполнявшего роль Тузенбаха в постановке Станиславского: «Я играл человека, влюбленного в жизнь». Барон Кирилла Пирогова также влюблен в жизнь, он способен искренне, глубоко восхищаться и радоваться. Наверное, высшее проявление душевной чуткости, открытости миру Тузенбаха — Пирогова в его музыкальности.
Всеобщий восторг в доме Прозоровых от появления Вершинина (новый, интересный человек, и главное — из Москвы!) барон выражает несколькими аккордами «Звуков весеннего вальса» Штрауса, взятыми на фортепьяно. От мелодии, легко и радостно наигранной Тузенбахом, как будто действительно что-то весеннее разливается в воздухе. В сцене игры, устроенной персонажами в ожидании ряженых, барон, «барон-фортепьян», как шутливо-ласково называет героя Пирогова Маша — Полина Кутепова, аккомпанирует веселью на пианино (снова звучит Штраус). Хотя Тузенбах впрямую не участвует в этой кутерьме, находится в отдалении, но по каждому его взгляду, по каждому движению видно, что он всем существом с ними, с бесконечно близкими ему людьми. Он откликается своей музыкой на их настроение. 
В «Трех сестрах» Петра Фоменко музыка вступает в свои права тогда, когда слова бессильны. Отправляющийся на дуэль Тузенбах — Пирогов не произносит чеховских фраз о «красивых деревьях», «красивой жизни» и жизни после смерти. Он только насвистывает что-то, глядя на Ирину любующимся, нежным, ничего не требующим взглядом. «Душа моя, как дорогой рояль…» — напевает Ирина. «Который заперт, ключ потерян», — отзывается Тузенбах с присущей ему радостной легкостью, к которой примешивается острая печаль.
Навсегда уходя от Ирины по безжалостно ровной, геометричной аллее (художник спектакля — Владимир Максимов), барон вдруг по-мальчишески подпрыгивает, выделывая в воздухе коленце. В этом движении — и последняя попытка развеять грусть и тревогу Ирины, и прощальный привет миру, такой трогательно-нелепый и такой красивый одновременно. В чрезвычайно трудной роли Тузенбаха Кирилл Пирогов достигает моментов почти абсолютной актерской свободы. Свободы от страха казаться несуразным, некрасивым. Свободы проявлять тончайшие движения души — в выражении глаз и звуках фортепьяно.
И в «Носороге» Э. Ионеско, поставленном Иваном Поповски, Кирилл ведет роль Беранже, главную партию спектак-ля, с присущей ему внутренней музыкальностью. Его Беранже, художественно небритый и непричесанный, в слегка помятом пиджаке, существует в мире до случаев оносороживания замечательно органично, над-конфликтно. Он естественно артистичен в своих постоянных опозданиях и оправданиях.
В отличие от склоняющихся к превращению приятелей и коллег, Беранже ничего не может объяснить логически. Он только с самым искренним, даже наивным уважением отзывается об их образованности. Зато у Беранже — Пирогова есть другое, гораздо более редкое качество — абсолютный слух на жизнь. Он не способен принять ничего нездорового, противоестественного, «носорожьего». Потому-то и остается один. Один против всех. И его единственное оружие — любимая джазовая песенка, которую он отчаянно распевает в финале спектакля.
Постановку Поповски я бы назвала математической: диалоги в ней простроены, словно кривые графиков; в ней множество расчетливых трюков. Условия пьесы-конструкции Ионеско и спектакля-конструкции Поповски, по-видимому, непривычны для Кирилла. Взаимодействуя с этими «конструкциями», Пирогов — Беранже оживляет их - своей открытостью, внутренней подвижностью, неизменной музыкальностью.

Вне амплуа
«Сказка Арденнского леса» — «музыкальное представление» на стихи Юлия Кима «по канве пьесы Шекспира „Как вам это понравится“», — последняя на данный момент премьера Мастерской с участием Пирогова. Сказка в постановке Фоменко легка, иронична, и в то же время это спектакль-размышление о счастье — о счастье вообще и о «семейном счастии» Мастерской. О реальности и хрупкости этого счастья.
Арденнский лес — место, где все удивительно легко становятся счастливыми. Здесь придворные забывают об интригах и распевают веселые песни «при свете звезд»; здесь ничто не препятствует влюбленным. Среди участников «арденнской эйфории» выделяется Жак-меланхолик — Кирилл Пирогов, быть может, самый шекспировский персонаж сказки. Роль мыслителя и созерцателя, того, кто сердцем старше, чем беззаботные обитатели леса, кажется неожиданной для Кирилла. Однако в этой неожиданности есть закономерность. Напряженная внутренняя работа — закон для фоменок. Интенсивность этой работы со всей яркостью проявляется в таких поворотных ролях, ролях-прорывах, как Жак для Пирогова.
Видавшая виды шляпа с огромными полями, не менее заслуженный плащ из ткани, напоминающей мешковину, разноцветный предлинный шарф, утративший яркость красок, обросшее бородой лицо — таков воистину философический облик Жака. Жак Пирогова — философ-скептик и философ-гуманист. «Ногтями бы содрал с живых существ тупую скорлупу самодовольства!» — обжигающе искренне, без всякой патетики восклицает Жак. И через несколько мгновений по-настоящему доверительно обращается к зрителям: «Зачем вам даны глаза и уши? Может быть, для того, чтобы познакомиться, увидеть и услышать друг друга». Слова героя Пирогова поражают своей подлинностью, выстраданностью. Вот только в то, что эти слова могут что-то изменить, Жак, кажется, не верит. 
Слишком хорошо понимая, что счастье мимолетно, Жак ищет его исключительно в мимолетностях, ни к кому и ни к чему не привязываясь «вполне». Но жизнь оказывается сильнее любой философии. И Жак вполне влюбляется в Розалинду, отдавшую свое сердце Орландо. «Вы - первый человек, которого мне захотелось позвать с собой», — с грустью признается Розалинде лесной мыслитель. Но Розалинда счастлива со своим возлюбленным. А у Жака-путешественника остаются вдохновенная мечта о море и тысячи дорог. А еще — его любимое словечко «хотя». Жак — Пирогов виртуозно легко и иронично добавляет его к самым безапелляционным фразам. В этом «хотя» изящная театральность (весь мир — театр, в нем многое условно) и дыхание самой жизни, ее непредсказуемость, ее драматизм.
«Хотя» — очень фоменковское слово. Мастерская — живой, изменяющийся, развивающийся театр, замечательна своей непредсказуемостью. И кто знает, какие еще закономерные неожиданности преподнесет зрителям Кирилл Пирогов, актер, путешествующий за горизонт?