Двадцать пять пудов любви

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж┘
Королева играла — в башне замка — Шопена
И, внимая Шопену, полюбил ее паж┘

Но не было моря, и не было замка, а было Бибирево. И мальчик в вязаной шапочке с помпоном играл на саксофоне. И в открытый футляр толпившаяся на лестницах публика бросала денежки┘
А что же было из Северянина? Из Северянина был тон Серебряного века, щемящий до ностальгии, и, главное, «по-лю-бил ее».
Мальчик полюбил Девушку, Иванов полюбил Таню и Девушку, и Охлобыстин полюбил Зину, а потом Таню, но не в этом дело. Сюжет пьесы прост и мудр, как притча: пришла Любовь и┘
Пришла любовь и - погибли Ромео с Джульеттой. Пришла любовь и - застрелился Треплев. Пришла любовь и - пролилось вино на белоснежный костюм Мальчика: «как кровь». А все в Бибирево одеты в белое, и вина много.
Спектакль хочется ощущать, а не анализировать, воспринимать на уровне ауры, интонации, подтекста. Сюжет пьесы 25-летней Оли Мухиной вне времени. Да он и не важен. Важен тон. Важна эта размытость грани между условным и реальным.
Юный Дмитрий Липскеров несколько лет назад сочинил странную пьесу о любви. И появился странный спектакль «Ленкома» «Школа для эмигрантов».
Юная Оля Мухина сочинила странную пьесу о любви. И появился странный спектакль Театра «Мастерская Петра Фоменко» — «Таня-Таня».
А, может, вовсе и не странно, что, минуя сиюминутное, молодые драматурги сразу засочиняли про вечное? Сиюминутное сменится другим сиюминутным, а вечное останется. О сиюминутном мечтать пошло, а о вечном — отважно. И естественно. Тем более в молодости. Молодости автора. Молодости артистов. В пьесе многим действующим, а вернее — чувствующим лицам — «за сорок». В спектакле — они юны и красивы и с легкомыслием юности бросаются апельсинами, страстями и судьбами. Спросите, какой характер у Иванова, Девушки, Охлобыстина┘ А спектаклю не важно, какой характер. Потому и играет Иванова А. Казаков — то ли вообще, то ли еще — без ошеломляющего взрыва страсти.
Главное не это.
Главное — что всем персонажам любовь дается, и у всех отнимается. И что и то, и другое — больно.
Нелепую Девушку в убогом скучном платье и «головастом» парике зовут Таней. Играет ее Полина Кутепова, наделившая, возможно, вопреки пьесе, героиню спектакля внешностью своих данелиевских героинь┘ Впрочем, внешность тоже не главное, когда приходит Любовь. Пусть под именем Таня. И уходит — тоже под именем Таня, которую играет Ксения Кутепова. Играет роскошной и вожделенной красавицей. И становится грустно от понимания того, что с годами серенькая Девушка Таня адаптируется в Таню роскошную, но счастливее от этого не станет. Снова у Фоменко, где из четверых актрис труппы две — близнецы, похожесть Ксении и Полины дает загадочность сюжету: в спектакле Таня-Полина — как предчувствие Тани-Ксении, Таня-Ксения — как послесловие к Тане-Полине. К непрощению. К боли одиночества. Которая настигнет и Девушку. И всех девушек┘
И Охлобыстина — Андрея Приходько. По первому впечатлению — пошляка и жуира. Но вот и его «посещает» чувство┘ О, эта метаморфоза! Его надо видеть, а не рассказывать. Актер наделяет своего героя, может быть, большей силой и богемной красотой, чем требует пьеса. То же делает и Зина — Галина Тюнина. Эта оригинальная актриса играет чуть-чуть интеллигентнее, чем написано быть Зине. Чуть изломаннее и изысканней. Но это — в стиле тех двадцатых и тридцатых, из которых музыка спектакля, томность его ритмов, разлитая в воздухе чувственность, страсть.
Даже эпизодическое лицо — рабочий дядя Ваня — Рустэм Юскаев, приглашенный вставить стекла, выбитые другими персонажами под наплывом чувств и страстей, — попав в атмосферу бибиревского дома, усаживается визави со зрителем и начинает под хохот зала травить байки все про то же - про любовь.
Но более всего — это чувство ошеломляет Мальчика — Кирилла Пирогова. Вечно путающегося под ногами, рано повзрослевшего Мальчика. Которому даны в спектакле мощные переходы от абсолютного счастья к совершенному горю. И все нюансы состояний своего героя артист играет с изяществом и легкостью, подлинностью и артистизмом, которые были доступны, пожалуй, лишь Андрею Миронову┘
У Фоменко умеют ставить и играть внебытовые, вневременные, внеморализаторские спектакли.
Белые занавески окутывают спектакль, как дымка времени, флер чувства. Художница Полина Адамова оформила, кажется, не пьесу даже, а ощущение ее. Передав условность через безусловность деталей: уютный абажур повязан малиновым платком, и когда качается мир под ногами обитателей дома, он начинает маячить на длинном шнуре┘ Мираж? Но летит, громыхая за окнами, проходящий поезд, и все за этими стенами кажется неправдой. А правдой — вот этот воздух, отравленный любовью┘ Когда читаешь пьесу, недоумеваешь: как ее можно воплотить на сцене? Когда в ней много атмосферы, чувственности, но и недосказанности, как в стихах Андрея Белого. Но все же: играют. Зачаровывают. Останавливают перо, готовое написать на бумаге о том, что в премьере «не так».
Останавливают, возможно, еще и потому, что многие безликие театры, чьи руководители, подсуетившись, вступили в нужные предвыборные блоки, комфортно расположились в центре Москвы. А театр Фоменко, в котором рождается нечто принципиально новое в искусстве, в том числе и спектакль по пьесе Оли Мухиной, театр, заслуживший и признание на родине, и огромный авторитет за рубежом, мыкается по чужим углам┘ Впрочем, это тема для особого разговора. А сегодня — о спектакле. О наваждении любви, которое посещает зал на два часа десять минут. Что же из этого следует?
«Следует жить!
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
Вы полагаете, все это будет носиться?
Я полагаю, что все это следует шить».