Театр восковых фигур

У «Мастерской Петра Фоменко» прибавление. Вернувшийся в театр после восьмилетней разлуки македонский режиссер Иван Поповски, прославившийся своим спектаклем «Приключение» по пьесе Марины Цветаевой, поставил здесь «Отравленную тунику» Николая Гумилева. Получившийся спектакль лучше воспринимать глазами, а не ушами, считает корреспондент Ъ Марина Шимадина.

Николай Гумилев, по словам его друзей, не любил и не понимал театр, хотя и написал с десяток разнообразных драматических произведений. И театр отвечал ему взаимностью. Кому охота связываться с поднятыми на котурны пьесами, взирающими с высоты своего рафинированного поэтического совершенства так же холодно, как, бывало, поглядывал на мелких театральных людишек их автор. Кресты и мечи, прекрасные девы и печальные поэты, экзотические страны и давно минувшие эпохи не имели ничего общего не только с современной жизнью, но и с театром, который на протяжении последних ста лет только этой жизнью и интересовался. Поэтому постановки по Гумилеву можно пересчитать по пальцам. Например, Максим Горький приспособил пьесу «Отравленная туника» для своего просветительского цикла «История культуры в картинках». Правда, собственно об истории — о правлении императора Византии Юстиниана и его славных делах — из этой драматической поэмы нельзя ничего узнать. Зато, полагал пролетарский классик, можно почувствовать холод роскошных мраморных дворцов, у чьих стен есть уши, змеиное шипение их коронованных обитателей и лицемерное коварство божьих помазанников.
Иван Поповски, поставивший «Отравленную тунику» у Фоменко, пошел дальше великого буревестника и сделал из нее уникальный музей, какой не снился и мадам Тюссо. Вместо восковых манекенов — живые актеры, вместо витрин — сцена, нужную атмосферу создает грамотно подобранная музыка: тоскующие арабские мелодии и ангельские византийские песнопения. Все предельно скупо, но безумно красиво. Сербская художница Ангелина Атлагич, признанная у себя на родине лучшим дизайнером по костюмам, придумала для императорской семьи необыкновенные сверкающие драгоценностями платья — жесткий каркас поверх шелковых ниспадающих туник. Постоянный художник «Мастерской» Владимир Максимов мастерски обыграл мотив колонн, подпирающих свод зрительного зала. Их половинчатые копии, установленные в кулисах, на поверку оказывались полыми и, перемещаясь по ходу спектакля, моделировали необходимое сценическое пространство. А срезанные базы-«пеньки» таких же колонн служили постаментами для актеров, которых вывозили и увозили за кулисы, словно статуи. Словом, чем не музей восковых фигур?
Но оживить эти спящие фантомы — еще полдела, нужно научить их двигаться и говорить. И первое режиссеру удалось лучше, чем второе. Монументальность императора Юстиниана (Андрей Казаков), текучая пластика его жены Феодоры (Галина Тюнина), детская порывистость их дочери Зои (Мадлен Джабраилова), воинская выправка царя Трапезондского (Рустэм Юскаев) и кошачья гибкость восточного гостя, арабского поэта Имра (Кирилл Пирогов) — визитные карточки героев.
Иван Поповски предлагает зрителям изысканные удовольствия прежде всего для глаз. Например, игру аристократически-тонких и выразительных кистей Галины Тюниной, которые солируют всю сцену объяснения Феодоры с мужем, в то время как сама актриса и ее партнер скрыты за колоннами так, что видны лишь края одежд. Или полет райских неоновых бабочек, птиц и жирафов, которые являются любовникам по ночам. Уху остается только прислушиваться к плеску воды и шороху гальки, напоминающему пение ветра. Потому что сам текст звучит не ахти как.
Возвышенный гумилевский белый слог всегда был главной препоной на пути постановщиков. У Ивана Поповски с поставленной задачей умерщвления простых человеческих интонаций вполне справилась одна Галина Тюнина. Ее голос становился то отрешенно ангельским — и тогда слова коварной императрицы падали как жемчужные капли, то усыпляюще певучим, заставляющим поверить в любую ложь, то вдруг решительно властным, со звенящими стальными нотками. И все это вдобавок к гордому профилю с высоким лбом, точно срисованному со старинных фресок, стройному силуэту и почти балетной пластике. Наверное, нечто подобное имел в виду Гордон Крэг, когда говорил, что лучший актер — это марионетка.