Осколки разбитого вдребезги

Какая коммуналка на сцене — таких и нет сейчас… Эти квартиры на Бульварном кольце уже расселили, продали, перепродали и предали евроремонту. Но пьеса Оли Мухиной написана в 1996 году: процесс был в разгаре. Техногенный смог над коммунальным приарбатским муравейником. Неясыть какая-то. Нежить.

В этом пространстве десятилетиями не домывали до блеска окна, витрины, чайные стаканы и водочные стопки, магические кристаллы беллетристов. Патина десятилетий, прожитых спустя рукава, смягчает (или скрадывает?) выражение глаз, бедность мебели и наглость лозунгов, драмы, планы, необходимость что-то делать… И так всем спокойней…

Сценография Александра Боровского лаконична и идеальна для пластического обыгрывания. Позеленелый балкон барской протяженности, переплеты давным-давно не мытых балконных дверей эпохи модерна. За ними — обстановочка, покрытая той самой патиной.

Коммуналка сложилась и сроднилась очень давно. Интеллигентнейшая Елизавета Сергеевна в белой кружевной шали (Ольга Барнет) лет сорок пребывает замужем за Степаном Ивановичем в тельняшке и со шкиперской бородкой (Владимир Краснов). Но и с соседом Барсуковым (Станислав Любшин), столь же седым и интеллигентным, ее явно связывают сложные отношения. Они ходят к речке любоваться природой уж лет пятнадцать: «Если прийти рано утром и тихо стоять у берега, то можно различить около десяти разновидностей речных рыб!» Окружающие относятся к этим прогулкам созерцательно. Степан Иванович мечтает что-то совершить, облагодетельствовав человечество. Иногда ему снится таблица Менделеева. Сосед-провинциал Андрюша сорока лет (Александр Мохов) мечтает покорить Москву, проехать ночью по бульварам на синем «Мерседесе», швыряя купюры постовым.

Андрюша стремится в Москву с коммунального балкона над старым московским бульваром куда более безнадежно, чем чеховские три сестры. Но добраться до Москвы Андрюше не удастся. И соседу его будет сниться лишь таблица Менделеева… Все — по причинам, в которые не станут вдумываться ни они сами, ни соседи, ни автор пьесы, ни театр.

Да зачем? По ощущению — все как-то что-то и так понимают…

В старую квартиру возвращается сын бывших соседей, двадцатилетний энтузиаст Дмитрий (Егор Бероев). Он вырос где-то «там», он одержим сентиментальной любовью к Москве, он восхищается новыми витринами и лужковскими клумбами, он жаждет что-то сделать здесь, «он похож на героя»… Все в это верят. Но Дмитрий запутается в любовном треугольнике старых коридоров, завертится между двумя дочерьми Елизаветы Сергеевны — юной Аней (Луиза Хуснутдинова) и 35-летней Сестрой (Евгения Добровольская), с ее лихостью, беретиком набекрень, с горьким привкусом бессмысленной и беспощадной богемности конца 1980-х.

Что бы ни получилось — ничего не получится. Хотя бы потому, что Дмитрий-возвращенец одержим сентиментальной любовью к Москве и героическим желанием что-то строить. А сестры, выросшие в старом доме над бульваром, — рвутся из Москвы, из Москвы.

Кроме того, над домом кружит самолет. Летчик Витя влюблен еще в одну соседку, лихую фабричную Пирогову (Дарья Мороз). Иногда, из ревности, Витя стреляет по балкону и переулкам из какого-то бортового оружия. Может быть, стреляет и не Витя, а просто кто-то стреляет в переулке. Все это странно. Но объяснимо: Витя был на войне. Некоторые мальчики вернулись домой со странностями. В старой квартире есть и мальчики со странностями, которые только собираются на войну. А пока попадают в милицию. Интеллигентные родители волнуются… Впрочем, в целом они тут бессильны.

Из тумана умеренно-сюрреалистического текста, из бесконечного диалога вокруг чайного стола и шкапчика, где спрятан графинчик с водкой, вдруг выплывает реплика, острая, как обломок прадедовской бритвы.

Непутевый Коля (Николай Исаков), сын интеллигентного Барсукова, влюблен в соседку Аню. Но Аня очарована энергичным и доброжелательным возвращенцем Дмитрием… Коля знает простое средство выиграть:

 — Это ничего. Я скажу одному знакомому. И его убьют.

Но никого не убьют. Хотя чуть ли не половина обитателей коммуналки выпрыгнет с грязного бронзового балкона вниз. Каждый — с гирей своей неразрешимой проблемы. Это будет похоже на бесконечное продолжение все той же, по-прежнему неоконченной, чеховской пьесы для механического пианино, на истерику «ничего не сделавшего» Платонова-Калягина, на его хрестоматийное самоубийство в мелкой и илистой усадебной речке… Хотя поколение сменилось. Те дети, на которых уповали последние кадры хрестоматийного фильма, выросли. Собственно, эти дети и собираются на войну. И травятся. И стреляют с небес. И прыгают со старых балконов.

Но бессвязность, ласковая бесформенность, бестолковость этого мира (пусть усадьба, полная гостей, сжалась до размеров коммуналки) такова, что убить никого нельзя. Пусть гудит самолет безумца Вити. Пусть стреляют на улице. Пусть те и эти вымахивают с балкона на камни.

Где смерть всего этого родного, туманного, бездеятельного, бездумного, безвременного? В игле, в яйце, в Кощеевом ларце… Верно, он спрятан далеко, где-то среди сундуков с золотом партии.

Старшие квартиросъемщики все слушают радио, «чтобы быть в курсе». Может быть, что-то скажут и об этом.

И все пьют чай — с мятой, с липовым цветом, с антоновским яблоком, тонко нарезанным в стакан. Все пьют водку — тоже на дачных травках… Уютно. Умеренно. Со старомосковскими присказками. Любой приступ тревоги, порыв к действию, внезапная колика ответственности надежно купированы домашними средствами. Все уцелеют. Это очень страшно видеть. Елизавета Сергеевна, сыгранная Ольгой Барнет, материнское божество этого мира, хозяйка этих недомытых окон, мать этих непутевых детей, жена этих тихо пьющих слушателей радио, коренная москвичка, пионерка довоенных времен, добрейшая и уютнейшая Раневская этой коммуналки, страшна. Но этот зрительский страх — свидетельство того, что время сдвинулось. Туман над Москвой рассеивается.

В «Рождественских грезах», спектакле-хите пяти-шестилетней давности, героини именно такой породы были хранительницами всех наших устоев. Во мхатовском «Ю» нет, кажется, иных филигранных актерских работ. (Как ни странно, но блестящая игра сестер Кутеповых и Рустэма Юскаева мешала восприятию пьесы Оли Мухиной «Таня-Таня» в «Мастерской Петра Фоменко»; успех спектакля казался исключительно успехом актерской школы). В «Ю» качество текста и цельность постановки выступают очень резко.

Но нам не страшно. Наступило иное время года. Линия атмосферного фронта над столицей сдвинулась и переменилась: тот бесконечный день, когда никто не двигался никуда, «потому что у всех давление», ушел в прошлое. Одно несомненно — сезон на Малой сцене «чеховского» МХАТа открылся очень достойной премьерой. В декорации Александра Боровского остался воздух вчерашнего дня. Это наш день и наш воздух.