Стулом по России

Россия как стул. Хоть так поставь, хоть эдак, она останется Россией при любой власти.

Такова мысль, высказанная господином Мышлаевским, новоявленным большевиком, в компании его друзей-белогвардейцев в канун прихода Красной Армии в Киев. Она почти венчает четырехчасовой спектакль Сергея Женовача во МХАТе имени Чехова. И кажется, что именно в ней заключен основной идеологический пафос спектакля.

Первое, что бросается в глаза при первых тактах спектакля, — отсутствие всего того, что составляло миф «Дней Турбиных». Пьеса, ставшая легендой советского МХАТа, благодаря которой в 1926 году в театр вошло его знаменитое второе поколение, еще дважды осуществлялась на его подмостках. Последний раз в 1982 году вместе со студентами Школы-студии МХАТ ее поставил Николай Скорик. Это была легенда уже моего поколения. Теплый, камерный, исполненный нежных, благородных, каких-то совсем несоветских отношений он был исполнен скрытого фрондерства. Одни из лучших своих ролей сыграли в нем Александр Феклистов, Роман Козак, Дмитрий Брусникин, Елена Майорова, Полина Медведева.

В этих мхатовских спектаклях, да и в чудесном телефильме Басова «Дни Турбиных», сам дух Белой гвардии, благородных, трепетных отношений людей, которых не существует больше, становился важнее, чем попытка встроиться в новый режим. Дух Дома с его кремовыми шторами, навсегда утраченный бедными жителями советских коммуналок, дарил ту радость тайного протеста, которая проходит через всю сталинско-брежневскую эпоху. На пьесу «Дни Турбиных» ходили и роман «Белая гвардия» читали, точно причащаясь старому, досоветскому миру.

В пространстве нынешней «Белой гвардии», созданном Александром Боровским с потрясающей эффектностью, вместо дома с кремовыми шторами царствует железный мост с фонарями, опасно накренившийся к левой кулисе. Съехавший, сдвинутый и чудом задержавшийся на самом краю пятачок турбинского дома — маленькая, жалкая часть покачнувшегося мира: никакого порядка и гармонии, никакой печки с изразцами и шуточными посланиями. Женовач, включивший в текст пьесы некоторые сцены из романа, кардинально и вызывающе убрал из нее шутки, розыгрыши и послания углем на изразцовой печи: «Мама, Белая королева, где же ты?», многократное шутливое пение «Демона» и весь тот нежный и радостный дух Дома, который доминировал в атмосфере булгаковской пьесы.

Буржуйка, стулья и стол, кровать, фортепиано — все теснится так, точно турбинский дом уплотнен и превращен в коммуналку, разрушен давно идущей гражданской войной. Собственно, сколько идет война, да и какая это война, по спектаклю Сергея Женовача сказать трудно. Звезды ментовских сериалов Константин Хабенский (Алексей Турбин) и Михаил Пореченков (Мышлаевский), как и все остальные актеры играют каждый по-своему хорошо. Только совсем не тех офицеров Белой гвардии, о которых писал Булгаков. Они кто угодно — парни из ближайшего дома, простые, хорошие, трогательные и нелепые. Только не офицеры царской армии. 

В программке к спектаклю приводится подробная хронология смены власти в Киеве с 1917 по 1920 год, а сразу за ней идет цитата из романа «Белая гвардия»: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся… Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?» В этом двойном вопрошании — весь смысл спектакля Женовача.

Cоздателям этого спектакля вовсе не хочется навешивать на себя чужие мифы. Они понимают пьесу, как могут. И разыгрывают ее как простые современные ребята — без натуги, но и без большого вдохновения. Подумаешь, «Турбины» — не больше и не меньше любой хорошей пьесы.

Каждому времени, очевидно, — своя мера правды. Женовачу такой меры хватило ровно на то, чтобы создать приличный ансамбль и рассказать насквозь фальшивую, хоть и печальную историю про то, что стул всегда стул, а Россия при любом режиме — всегда Россия. Чтобы эту фальшь как-то исторически обосновать, он призвал личный состав батальона Почетного караула военной комендатуры г. Москвы. Вместе с петлюровцами и гетманом Украины (Валерием Хлевинским) эти «юнкера» создают широкую, но невнятную историческую панораму, которая венчается размышлениями Мышлаевского о неизменной природе стула.