Век по лавкам да по нарам

Алексей Максимович Горький очень любил восклицательные знаки. Не верите — перелистайте «На дне»: страницы просто пестрят восклицаниями.

Вот, к примеру, кусочек из знаменитого монолога Сатина. «Всё — в человеке, всё — для человека! Существует только человек, всё же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит. .. гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть... не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека, Барон!» Ни одной спокойной уравновешенной точки в конце фразы.

Нельзя сказать, что Адольф Шапиро сделал много купюр в горьковской пьесе, но восклицательные знаки он, кажется, повырезал к чертовой матери почти все.

Александр Филиппенко сидит на полу, прислонившись спиной к стене, и обращает монологи Сатина куда-то в воздух, как бы размышляя вслух. На губах — циническая усмешка шулера, в глазах — какая-то неуловимая цепкость.

Эта цепкость во взгляде — штука очень важная. Кажется, Солженицын написал где-то, что один бывший зэк всегда узнает другого такого же даже в большой толпе — именно по этому цепкому взгляду человека неверящего, небоящегося и непросящего.

В спектакле Адольфа Шапиро — два таких персонажа: им достаточно лишь слегка зыркнуть в глаза другому и затем спокойно отвести взгляд, чтобы всё-всё понять. Второй такой «бывший зэк» — это Лука, и у него с Сатиным больше сходства, чем различий. 

Олег Табаков играет Луку совсем не тем добрым юродствующим старикашкой, каким мы его помним по школьной программе. В этом Луке ни толики каратаевщины, а лишь скрытая сила, дающая ему власть над людьми.

Он не утешает своими россказнями бедных босяков, а скорее проводит с ними сеанс психоанализа. Вроде дедуля как дедуля: то посмеивается себе в кулак, то что-то под нос напевает. Но в какие-то моменты божий одуван преображается, впивается взглядом в своего собеседника и медленно и спокойно заряжает его так, как считает нужным. Сцена, в которой Лука заставляет Актера поверить в существование города, где бесплатно лечат пьяниц, просто один в один — сеанс кодировки от алкоголизма.

Взгляд Луки действует в спектакле Адольфа Шапиро как луч прожектора. Кажется, что из общей массы людей, вповалку брошенной на нары злосчастной ночлежки, он выхватывает то одно, то другое лицо и позволяет нам рассмотреть его крупным планом. Вместе с режиссером мы пристально глядим на одну искореженную душу за другой: позерствующую и почти злую Настю (Евдокия Германова), угрюмого дебошира Ваську Пепла (Ярослав Бойко), ничтожного, опустившегося Барона (Виталий Егоров).

Никого из них, в сущности, не жалко. Жалости заслуживает, кажется, один только Актер — «последний романтик» в этом давно уже свыкшемся со своей безрадостной участью мире. Амплуа Андрея Смолякова — классический «неврастеник». Играет в последнее время в «Табакерке» много, и надо сказать, что потихоньку, от роли к роли, превращается в очень хорошего артиста. Глуховатый голос, взъерошенные волосы… В Актере ему удается выразить и трагическую возвышенность (без пафоса), и безысходную тоску (без мелодраматизма).

Адольф Шапиро поставил «На дне» не как социальную драму (на сцене — проклятьем угнетенные, а в зале — мучающаяся комплексом вины перед народом интеллигенция), а скорее как сухие размышления о человеческом роде вообще. Если кто и угнетен проклятьем, так это все мы, несчастные. Декорация Александра Боровского симметричным образом отражает зал: на сцене — точно такие скамейки, как и у зрителей, только переоборудованные в нары.

Спустя 98 лет после премьеры на сцене Московского Художественного театра горьковской пьесы не осталось больше никаких сил ни жалеть Человека, как призывал Лука, ни уважать его, как настаивал Сатин. В спектакле Адольфа Шапиро уставшие от споров Лука и Сатин, кажется, наконец, примирились, а слово «Человек» стало писаться с маленькой буквы.