Как художник Игорь Димент покорял Голливуд

До того, как в сентябре 1973 года мы подали документы на ПМЖ в Израиль, мы были обычной московской семьей, жившей обычным московским бытом. Став «отъезжающими», мы вдруг оказались в неком советском зазеркалье — параллельном мире, о существовании которого никто вокруг не подозревал. Подав заявление на выезд, мы разорвали связь с СССР и вошли в мир советского подполья. Теперь дома у нас сидели какие-то отказники, диссиденты, обросшие пейсами подпольные учителя иврита, писатели-нонконформисты и командированные в Москву горские евреи. Они пили чай, следили на ковре, зачитывали письма «оттуда» и, накрыв телефон подушкой, клеймили советское правительство.

Тогда же у нас появился Игорь Димент. Игорь был ленинградским художником, и одно это говорит о многом. Ленинград тогда с тонкой иронией называли «городом-музеем». Когда-то это была столица, куда что ни день наведывались иностранные гости и существовало если не окно в Европу, то хотя бы солидных размеров форточка. Но форточку давно забили фанерой, город переименовали в честь мумии, а главный корабль страны поставили на прикол. Ленинград оказался впритык к забору, в дальнем углу обширного дачного участка. Чем-то наподобие нужника.

В отличие от нужника, однако, Ленинград, во-первых, был городом божественно красивым, а во-вторых, не нес никакой практической функции. В результате там процветало искусство — вещь тоже красивая и совершенно бесполезная.

В таких местах, где нормальные человеческие цели оказываются утраченными, всегда остро ощущаешь присутствие Создателя. Ну, и дьявола присутствие тоже в таких местах ощущается. Игорь считал, что у него довольно близкие отношения с Господом, что они друг друга понимают и что у Господа на его счет есть планы.

Игорь был хорош собой, но производил впечатление человека, Создатель которого явно не принадлежал к реалистической школе ваяния. В нем было все наперекосяк, как делается в изобразительном искусстве для пущей экспрессивности: близко поставленные глаза, кривой нос, кривой рот, да и все лицо немного кривое. Роста он был высоченного, но главным образом за счет торса, который был поставлен на коротенькие ноги. Он напоминал портрет итальянского художника Амедео Модильяни, написанный не очень дружественным кубистом.

Несмотря на молодость, Игорь был уже хорошо (и несколько скандально) известен среди богемы обеих столиц. Совсем еще юношей он написал декорации к запрещенному после трех представлений легендарному спектаклю Петра Фоменко «Мистерия Буфф» в Театре Ленсовета, ездил в какие-то грандиозные, скандальные поездки по Крайнему Северу и собирал последователей в культ, цель которого была месяцами коллективно голодать и пить чай с медом три раза в день.

Единомышленников, последователей и обожателей у Игоря всегда было много. Особенно обожательниц. Целая коллекция. Или даже гербарий. Женщины, утверждал он, несколько греша против общепринятой библейской версии, созданы Господом не опосредованно, как мужчины, а спонтанно, напрямую. Мужчина — это творение Господа, а женщина — эманация. Мужчина, как любое творение, находится в противоборстве со своим Создателем, а женщина нутром ощущает, кого Господь любит. Гербарий свой Игорь регулярно пополнял. Он мог все бросить и идти за понравившейся ему женщиной все четыре с половиной километра Невского проспекта, восклицая: «Мадонна! Богиня!» и падая перед ней на колени на переходах.

К нам Игорь всегда приходил с обожательницами, и они часто оставались у нас ночевать. Они спали на диване в свободной комнате, а командированные горцы перемещались тогда на сдвинутые стулья.

Игорь к тому времени перестал быть художником, а стал режиссером. Во всяком случае, он окончил Высшие режиссерские курсы. Но ему и его лучшему другу, актеру с Таганки Алику Киселеву, диплома не выдали. Их дипломные работы были признаны недостаточно реалистичными.

Игорь собирался эмигрировать и звал в эмиграцию неразлучного друга Алика, обещая женить его на еврейке и таким образом вывезти.

Однажды почтальон принес мне повестку в военкомат. Я собрал вещи и уехал в Ленинград, где почти целый месяц скрывался от армии на кухне Диментов. Вечерами там собирались единомышленники, сидели на топчане, на котором я спал, ели вкусные салаты, приготовленные женой Игоря, и слушали рассказы о том, как на сороковой день поста проходит голод и наступает просветление. 

«Желудок — твой враг, — утверждал Игорь. — Он ноет, требует пищи и заглушает голос Господа. С ним нужно разговаривать очень строго: „Прекрати канючить!“».

Гости расходились часам к шести, когда начинало работать метро и сводили мосты, а в семь по кухне начинала ходить годовалая дочка Диментов. Она ходила еще плохо, держась за топчан, на котором пытался спать я, и ее очень интересовали мой нос и уши. Весь тот месяц я пил много, спал предельно мало, но зато хорошо изучил коллекцию картин Государственного Эрмитажа.

Вскоре мы уехали в эмиграцию. Игорь с семьей догнал нас в Италии. Ему не терпелось в Америку. Он горел идеями, хотел работать, снимать.

«Мои фильмы делает Поланский, — сокрушался он. — И “Экзорцист” — это совершенно мой фильм. Я бы сделал все по-другому, но тема совершенно моя. Ребенок, Бог, дьявол. Гений — это такая субстанция, которая выделяется в яйцах, и после тридцати они просто эту гениальность перестают вырабатывать. Это не значит, что ты сразу становишься импотентом, но великое искусство уже делать не можешь. А это хуже, чем импотенция».

Мне тогда только что исполнилось восемнадцать лет и казалось, что до тридцати еще целая вечность.

Сначала они поехали жить в Филадельфию, что не приблизило Игоря к созданию кино. Но зато в Филадельфии он купил себе настоящий джип-внедорожник.

«Смотри, — говорил он, мчась по ночной Филадельфии и наезжая колесами на бордюры, — это настоящий военный автомобиль. Первая модель, которую пустили на гражданский рынок. Если заедешь в тупик, то есть тут такая штука, которая разворачивает кабину и сажает ее на оси задом наперед. А водитель я от Бога: сел за руль и сразу поехал».

Кончилось все тем, что за рассказом и демонстрацией Игорь проскочил на красный свет и чудом избежал столкновения с полицейской машиной, которая под рев сирены и сверкание огней спешила на вызов. Не буду рассказывать, что с нами было дальше, скажу лишь, что в те годы мэром Филадельфии был бывший коп Франк Риззо, и полиция города была печально известна постоянным превышением своих полномочий. 

Потом Игорь уехал в Лос-Анджелес, и наши пути разошлись. Игорю исполнилось тридцать, затем сорок, но имя его не гремело в Голливуде, и о нем ничего не было слышно. У него, по слухам, не складывалось ни в творческом плане, ни в личном. Возможно, Господь от него отвернулся. В Москве от Петра Наумовича Фоменко я узнал, что Игорь погиб. Покончил с собой.

Такая вот грустная история. А потом, в Нью-Йорке, я неожиданно встретил Алика Киселева. Он рассказал, что Игорь так и не женил его на еврейке и не увез в эмиграцию. От Игоря он с тех пор ничего не слышал. Алик уехал из России гораздо позже и сейчас живет в Монреале, где учит театральному искусству детей и руководит театром.

Оригинал статьи