Бенефис злободневности

Так получилось, что обе московские премьеры — по произведениям М. Е. Салтыкова-Щедрина и Льва Толстого,— случившиеся на прошлой неделе, оказались связаны с именем Петра Фоменко. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ. 


В «Мастерской Петра Фоменко» младший соратник покойного мастера и нынешний худрук основанного им театра Евгений Каменькович поставил «Современную идиллию» по циклу очерков Салтыкова-Щедрина, в Театре имени Маяковского ученик Петра Фоменко и тоже худрук Миндаугас Карбаускис в память об учителе поставил «Плоды просвещения» Льва Толстого. Есть и еще одно интересное совпадение: у каждого из этих спектаклей есть важный аналог в относительно недавнем прошлом советского театра. У «Плодов» Карбаускиса — спектакль самого Петра Фоменко по этой же пьесе, шедший тоже на сцене Театра имени Маяковского, у новой работы Каменьковича — знаменитая постановка театра «Современник» 1970-х годов под названием «Балалайкин и Ко».

Чтобы перенести тогда на сцену сатирические очерки беспощадного Салтыкова-Щедрина, авторитета великого режиссера Георгия Товстоногова не хватило, пришлось театру заказывать инсценировку «Современной идиллии» Сергею Михалкову — он как бы прикрыл затею, объявив, что «царизм никогда не получал такой пощечины». Сегодня, к счастью, можно еще пока обойтись и без услуг патентованных тяжеловесов, так что сценическую версию делал сам Евгений Каменькович. Но сам факт, что «Мастерская Петра Фоменко», театр, принципиально занимавшийся чистым искусством и чуравшийся острых тем, поставил произведение об удушливой атмосфере в обществе, о страхе перед начальством, постепенно съедающим души обывателей, о гнили, которая разъедает само общество,— сам этот факт может быть признан важнейшим социологическим маячком.

Гниль в спектакле Евгения Каменьковича явлена художником Марией Митрофановой на сцене почти буквально — на подмостках хлюпает жижа, вокруг висят какие-то брезентовые ширмы, повсюду торчат влажные пеньки, а сцена в Кашинском окружном суде, начинающая спектакль, выглядит как ассамблея болотной нечисти. До нечисти петербургской от нее, кажется, всего один шаг по хлипким мосткам над трясиной. Комнатка, в которой живут два перепуганных либерала — лирический герой очерков и его друг Глумов (запоминающиеся работы молодых актеров Михаила Крылова и Федора Малышева),— стоит как контейнер на сваях посреди болота. Сначала в ней легко угадывается уютный петербургский интерьер, но коль скоро обитатели ее решили «годить», всячески доказывая власти свою благонадежность, то и превращается их жилище в пустое пространство, больше похожее не на жупел тюремной камеры, а на палату в сумасшедшем доме.

Страх оказаться под подозрением толкает героев на темные неблаговидные дела. Евгений Каменькович вместе с актерами подробно и умело рассматривает весь процесс душевного и поведенческого измельчания испуганных людей (конечно, театральными средствами), и вся сценическая компания персонажей постепенно превращается в полубезумный балаган. Из сегодняшней реальности в спектакль «Мастерской Петра Фоменко» взяты разве что песни Леонида Федорова и группы «Аукцыон», но они покорно меркнут перед текстом Салтыкова-Щедрина, реагировать на злободневность которого к середине спектакля даже как-то устаешь: в этом театре социум, которым окружена «Мастерская», действительно не получал прежде таких пощечин. 

Пьеса Льва Толстого «Плоды просвещения», написанная через десять лет после «Современной идиллии» Щедрина, тоже полна сатирических мотивов, в ней встречаются два мира — богатые господа, увлеченные новомодным спиритизмом, и деревенские мужики, все мысли которых заняты хозяйством на земле. Петр Фоменко, ставивший пьесу в 1980-е, спустя десятилетие после «Балалайкина и Ко», не стремился сделать из нее общественное событие. Но Миндаугас Карбаускис, кажется, сделал все возможное, чтобы превратить «Плоды просвещения» в симпатичную, почти водевильную безделушку. В новом спектакле есть прямые цитаты из спектакля Фоменко — вроде выхода профессора Кругосветлова в освещенный зрительный зал, что особенно наглядно, если вспомнить, что, как и сейчас, этого героя в прежнем спектакле играл Михаил Филиппов. Заняты в спектакле и другие участники той, фоменковской версии, но теперь они перешли на возрастные роли.

Ключ к пониманию замысла могла бы дать сценография Сергея Бархина, который буквально материализовал привычное выражение «зеркало сцены»: перед публикой стоит овальное окно, напоминающее старинное зеркало, в него смотрятся герои, его протирают слуги, ему вторят формой задник и такой же огромный стол-подиум. Бархин словно воплотил на сцене двоемирие, но тоже не социальное, а фантазийное: герои пьесы норовят ускользнуть в мир своих мистических сессий, попасть в иррациональное зазеркалье. Вслед за мастером сценографии можно только воображать, каким мог бы получиться спектакль о бегстве в страну грез. Ну, или о чем-нибудь другом. К сожалению, пока «Плоды просвещения» выглядят чередой бенефисов. В спектакле есть несколько заметных работ молодых актеров, но большинство публики их вежливо пережидает вместе с первым актом. И радостно реагирует лишь на выходы во втором акте заслуженных и народных, которые по-хозяйски, в два счета забирают положенную им порцию зрительского умиления.