Как я съел медсестру

Московский театр «Практика» показал давно ожидавшуюся премьеру спектакля «Июль» — работу драматурга Ивана Вырыпаева, режиссера Виктора Рыжакова и актрисы Полины Агуреевой. РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО она заставила задуматься не только о современной драматургии, но и о некоторых привычных театральных терминах.
Спектакль «Июль» — произведение аскетичное, хрупкое и необычайно отважное. Можно сказать, вызывающее. И это при том, что зрелищности никакой, а выглядит «Июль» скромнее некуда. На крохотной сцене всего по одному: микрофон, ковер, табурет, журнальный стол, чашка с водой, актриса и актер. Последний, впрочем, и не актер вовсе, а драматург Иван Вырыпаев, который появляется не персонажем и не автором, а полутемной тенью — то вроде бы рабочим сцены, то просто другим голосом, возникающим для того, чтобы подхватить интонацию актрисы, подмешать иную мелодическую и голосовую краску.
Но у господина Вырыпаева на сцене всего несколько минут, а остальное время целиком принадлежит актрисе Полине Агуреевой. Как объявляется по громкой связи перед спектаклем, «лауреату Государственной премии и актрисе Театра Петра Фоменко». Добавлять в сообщение «жене Ивана Вырыпаева» было бы неприлично, как неприлично упоминать это и в рецензии. Но в данном случае частная информация кажется оправданной: для того чтобы согласиться произносить такой текст, молодой женщине, тем более прошедшей классическую профессиональную выучку, требуется особая степень доверия автору.
Когда пересказываешь текст «Июля», даже самые закаленные поклонники современной литературы выглядят озадаченными, а остальные просто морщатся. Иван Вырыпаев написал монолог от лица немолодого мужчины, не стесненного цензурной лексикой садиста-убийцы, который заколол соседа, открутил голову бомжу под мостом, разрезал на мелкие кусочки давшего ему приют священника, а потом стал и вовсе каннибалом: съел медсестру в больнице, причем съел от любви. В «Июль» вплетены монологи самой медсестры и реплики не то мифических, не то реальных сыновей героя, работающих в Архангельске какими-то дежурными, и слова героя, адресованные старичку под потолком комнаты — не то самому Богу, не то кошмарному предсмертному видению. 
Дело не в том, что читать налитой, лопающийся, как набухший плод, текст Ивана Вырыпаева одновременно страшно и соблазнительно. А в том, что волей-неволей лепишь в сознании характер, воображаешь описанную жизнь, пусть и такую, увиденную в кривых зеркалах маниакального сознания. Впрочем, указание на то, что воплотить текст должна женщина, дает ясный намек на то, что автор требует от театра и актрисы не «проживания» текста, а отстранения от него. Задача в данном случае весьма непростая, и не случайно, что над спектаклем пробовали работать несколько режиссеров, включая самого господина Вырыпаева, прежде чем не пришел Виктор Рыжаков (он же ставил вырыпаевские «Кислород» и «Бытие #2»). Он вместе с госпожой Агуреевой нашел ошеломляюще точную форму спектакля.
Полина Агуреева исполняет текст «Июля». Исполняет не в том смысле, что «разыгрывает», а в том значении этого слова, которое у Даля стоит первым: наполнять. Причем наполняет сначала только ритмом, выходя к зрителю классической чтицей в длинном черном платье и с успокаивающе-любезной полуулыбкой на губах. Первые несколько минут она просто декламирует, будто стоит на воображаемых котурнах в старинном многоярусном театре. «Июль» звучит у нее как музыка, нотам которой не хочется подбирать облеченный в форму высказывания смысл. Когда вязь литературной ткани требует паузы, госпожа Агуреева на несколько секунд отступает назад и делает глоток из чашки. Текст, который по ошибке можно принять за выкрик отчаяния, в театре «Практика» исполнен как современная поэма.
Есть такой расхожее театральное выражение: актриса пропускает текст через себя, мол, играет с душой. Так вот на сей раз Полина Агуреева пропускает себя через текст. Иногда она буквально проскальзывает сквозь игольные ушки между словами, иногда продирается через самую их чащу, иногда наслаждается литературным воздухом, едва не обжигаясь его неожиданно горячим потоком. Это тот редчайший пример воплощения современной прозы (пьесой в строгом смысле «Июль» не назовешь) на сцене, когда театр не отжимает из литературы сюжет и не выставляет речь как оружие. Он проявляет ток текста, а в «Июле» он не поступательный, а циклический. Иван Вырыпаев признается, что писал текст почти как исследователь. Можно сказать, что театр это исследование продолжает.
Во второй половине спектакля режиссер словно слегка отпускает актрису — резче поворот головы, чуть более свободны жесты и более открыто платье, а клубы дыма красивыми клочьями повисают в узких снопах театрального света. Сделано это, впрочем, не для того, чтобы дать Полине Агуреевой покрасоваться или вознаградить зрителя за терпение красивыми картинками. Думаю, это просто способ выжить, ведь из путешествия по кругам текста-ада и текста-лабиринта должно в конце концов вывести на волю. К ней и выводит этот «Июль» — незаурядный спектакль, показанный одной актрисой практически без декораций за час десять минут в тесном подвале на несколько десятков мест.