Год начинается с «Июля»

Спектакль производит впечатление, безусловно, сильное, смотреть его увлекательно, но разобраться, в чем суть этого впечатления и что именно увлекает, для меня оказалось довольно сложно. Пытаясь проанализировать собственные эмоции, сталкиваюсь с проблемой — описывать происходящее на сцене вместе со своей реакцией вроде бы не принято, а с другой стороны,единственно это и интересно.

Вот появляется на сцене актриса Полина Агуреева, в длинном черном платье, с чашкой воды и пухлой, растрепанной пачкой машинописных листов… Складывает все на столик. Подходит к микрофону и начинает произносить текст, который произнести почти невозможно, поскольку он состоит из длинных, со сложным подчинением периодов, с повторами, с бесконечными вводными предложениями, в нем почти нет точек, к тому же он еще и невероятно насыщен, и в нем зыбкое, переменное настроение и слишком много сложного синтаксиса, и плюс еще ненормативная лексика в соединении с нарочито метафорическими конструкциями. Сложность задачи актриса подчеркивает тем, что в конце каждого периода отступает от микрофона, как бы демонстрируя: «справилась!», пьет воду из чашки, чтобы лучше звучал голос… При этом содержание текста, который она произносит, более всего подходит для страшилки типа тех, которые дети рассказывают друг другу в пионерском лагере, только эта страшилка — для взрослых. Рассказчик, от лица которого ведется повествование, вроде бы пожилой человек, вроде бы жил в деревне, у него якобы сгорел дом, и в нем собаки, и потом он убил соседа и отравил его собаку, а потом уехал в Смоленск, и там убил бомжа и собаку, а собаку съел, как кусок мяса, а потом, понятно, появился и поп, которого он тоже убил, но есть не стал, а выложил куски его тела в алтаре, там, где вино для причастия, а каменный ангел ему сказал… Ну, в общем, бред… Сумасшедшего. Но герой-то как раз и есть сумасшедший?

После спектакля одна из зрительниц, гламурная девушка в мехах и перьях, так и сказала: «Бред!»… Другая, в бриджиках с отворотиками, сказала: «Ужасно пошло». Третья неуверенно пискнула: «Но это же специально…» А сопровождавший их мужчина закрыл дискуссию: «Мне понравилось, меня вставляет!»

В общем, можно сказать, и меня — «вставляет». Вопрос как раз в том, что именно?

После того как Полина Агуреева, прелестная молодая женщина с почти детским, нежным голосом, рассказала от первого лица, как этого морального урода били монастырские работники и приехавшая милиция и как он потерял слух и с тех пор шесть лет молчал и молча под себя гадил в психбольнице, привязанный к койке в белой рубахе, коричневой от дерьма, на сцене стало многолюдно… Во-первых, сама Полина стала как бы раздваиваться или даже расчетверяться, поскольку к герою-рассказчику в повествовании добавилась еще девушка Неля, или Жанна (впрочем, имя неважно) «со странными ногами», и сам герой начал полемизировать с неким старичком, и даже с ним драться, и победил его (а кто этот старичок, сами догадывайтесь), а еще вышел Иван Вырыпаев в роли рабочего сцены, а когда выходит Иван Вырыпаев, даже в роли рабочего сцены, то все становится очень концептуальным, включая дым от сигареты, а Вырыпаев еще и сыграл трех сыновей этого психа, которые работают «дежурными» в Архангельске, разом сыграл все трехголовое потомство, приехавшее в плацкартном вагоне за своим отцом…

То, что сам спектакль (режиссер — Виктор Рыжаков, автор — Иван Вырыпаев) рассчитан безукоризненно, как хореографическое произведение, очевидно. Тут все работает: свет, нужными тенями преображающий лицо актрисы, и дым, в лучах прожектора струящийся тюремной решеткой, и постоянно меняющийся ритм текста, интонированный как вокальная партия в опере, — и все работает сознательно и целенаправленно. Трудно удержаться, чтобы не заподозрить автора в каком-то дьявольском манипулировании чувствами зрителя, при этом на самом простом, инстинктивном уровне, там, где находятся базовые, так сказать, эмоции: страх, смерть, насилие, агрессия, эротика… Потому что, забыла сказать, там ведь еще и до любви, понятно, доходит дело, поскольку от любви до ненависти и от обладания до насилия. .. С другой стороны, иной раз ловишь себя на мысли: да он просто свихнулся (не герой, а Иван Вырыпаев)… И с этими двумя противоположными, хотя и мимолетными, догадками тоже что-то надо делать.

Сразу после спектакля объяснить себе природу его воздействия я не могла. Спустя некоторое время воспоминания обрели некоторую стройность. И вот мои выводы.

Конечно, по жанру это, скорее всего, именно сказ. Те, кстати, кто знаком с настоящим русским фольклором и читал сказки, к примеру, хоть в записи Афанасьева, легко поймет, что все ужасы и сквернословие вырыпаевского сочинения — это легкая культурная тень народного способа выражать свое отношение к жизни. А что касается жизни, именно современной и именно народной, то каким-то совершенно необъяснимым образом, после всей этой абсурдной клоунады в моей голове создалась ясная и какая-то протяженная во времени картинка тотальной российской провинциальности, с ее страхом и нелепостью и совершенно нерациональным содержанием, — картинка, объясняющая в судьбе моей родины куда более существенные вещи, чем многие вполне понятные тексты. Причем я не могу сказать, что спектакль воздействовал на меня эмоционально, то есть заставил сострадать или сочувствовать. В сущности — некому. Но он возбудил во мне чувственное, то есть не оформленное в словесных блоках, ощущение странной какофонии сегодняшнего мировосприятия, противоречивого и уже невыносимого существования, которое требует разрешения и не находит выхода. Мы загоняем это чувство внутрь, где оно медленно гаснет, отравляя весь организм и личное и общественное сознание. В спектакле «Июль» это чувство выпущено наружу и укрощено искусством.

Репертуар театра «Практика» получил наконец флагман своей флотилии. Спектакля такого уровня в нем еще не было. Иван Вырыпаев не зря взял на себя обязанности художественного руководителя. Вести есть куда… Направление указано. Хватит ли сил следовать?