Разговор об эпохе

Стажерская группа «Мастерской Петра Фоменко», вдохновляемая режиссером Евгением Каменьковичем, сделала попытку возрождения жанра поэтического представления, выпустив на Малой сцене спектакль «Рыжий». Трагическая судьба поэта-современника стала поводом для театрального разговора о восьмидесятых-девяностых годах прошлого века.
Екатеринбургский поэт Борис Рыжий покончил с собой в 2001 в возрасте Лермонтова. В биографии Рыжего не разглядеть ничего, что объяснило бы неодолимую тягу молодого человека, чемпиона города по боксу, к смерти: «…я в этот мир пришел, чтоб навсегда проститься». Ничего, что приоткрыло бы истоки зачарованности ею, вытоптавшей в его творчестве назойливый лейтмотив («Смерть на цыпочках ходит за мною, / окровавленный бант теребя»). Ни намека, откуда эти прогулки «со смертью-одноклассницей под ручку», увенчанные петлей на собственном балконе и запиской с пронзительным финалом: «Я всех любил. Без дураков».
Между тем, именно тогда литературный успех вплотную приблизился к младшему научному сотруднику института геофизики Уральского отделения Академии наук, автору диссертации «Глобальная проблематика сейсмичности России». Он публиковал стихи в журналах «Звезда», «Урал», «Знамя», успел стать лауреатом двух премий — «Антибукер» (номинация «Незнакомка») и «Северная Пальмира». Вел рубрику «Актуальная поэзия с Борисом Рыжим» в екатеринбургской газете «Книжный клуб». На международном поэтическом фестивале в Роттердаме Рыжий стал несомненным открытием: «Молодой уральский поэт с большими серыми глазами, шрамом на щеке произвел фурор на европейском Парнасе», — изрек корреспондент ВВС. В 2000 году «Пушкинским фондом» был выпущен сборник стихов Рыжего «И всё такое…». Следующий — «На холодном ветру» вышел уже посмертно.
…Актеры-стажеры «Мастерской Фоменко» вознамерились предпринять музыкально-поэтическое путешествие по местам юности Бориса Рыжего и даже создали по весне специальный «железнодорожный маршрут» в прошлое: Екатеринбург-Свердловск-Екатеринбург. Зрителей сопровождает лихо накрашенная проводница (Наджа Мэр), дежурным безликим голосом предлагающая чай, бутерброды, шашки, нарды и объявляющая остановки: Общежитие, Промзона (Вторчермет), Парк культуры и отдыха имени Маяковского, Крыша, «Санта-Барбара». Зрительские ряды плавно вращаются, доставляя немногочисленную публику к месту очередного фрагмента провинциальной жизни девяностых. А там — зачуханные девушки в бигудях и халатах перед стареньким телевизором, парни в обвислых трениках, позвякивающие бутылками в авоськах, очереди неведомо за чем, алкаши на лавочках в парке, столк-новения с ментами, объяснения в любви на крыше под проливным дождем и тому подобная романтика.
У Бориса Рыжего в спектакле несколько ипостасей — влюбленный поэт, неуправ-ляемый поэт, неприкаянный поэт, человек дна. Воплощают их, и обаятельно, и залихватски, сразу четыре исполнителя — Юрий Буторин, Дмитрий Рудков, Василий Фирсов и Иван Вакуленко. Так некогда множили героя знаменитые поэтические представления Таганки — «Послушайте!» (пять Маяковских) или «Товарищ, верь…» (пять Пушкиных). Многие стихи Рыжего положены на музыку — за музыкальную сторону постановки отвечал Сергей Никитин, собственно, сама идея создания этого спектакля принадлежала ему.
И все-таки спектакль «Рыжий» получился не о поэте Рыжем и не о поэзии. Актеры вместе с режиссером Юрием Буториным, а вслед за ними и руководитель постановки Евгений Каменькович, оказались несомненными заложниками оксюморона Бориса Рыжего «Как хорошо мы плохо жили» — строки, сделанной подзаголовком спектакля. Это причудливое ностальгическое высказывание и стало сверхсюжетом нынешних «путевых наб-людений» театра. Вглядываясь в короткую поэтическую судьбу и недоумевая по поводу добровольно прерванного полета, актеры — почти ровесники Рыжего — невольно идеализируют разгульные и нищие девяностые годы. Вместо поэта в герои спектакля выходит эпоха — и не вполне по заслугам.
У зрителя, однако, остается программка, в которой напечатано с десяток стихов Бориса Рыжего. Они придают вечеру, проведенному в «Мастерской Фоменко», и, кстати сказать, чувствам той эпохи, несколько иные объем и измерение. 
«…Жалуйтесь, читайте и жалейте,
греясь у огня,
вслух читайте, смейтесь, слезы лейте.
Только без меня.
Ничего действительно не надо,
что ни назови:
ни чужого яблоневого сада,
ни чужой любви,
что тебя поддерживает нежно,
уронить боясь.
Лучше страшно, лучше безнадежно,
лучше рылом в грязь».