Самоистязание Достоевским

Мы сидим с приятелем-критиком в кофейне и решаем ребус: почему актерам и режиссерам так хочется понять Достоевского. А не, например, современного Павла Пряжко. «Ну скажи мне, — говорит друг, — зачем им именно Достоевский?» Повод для размышлений — спектакль «Смешной человек», который (угадайте по какому автору) в Мастерской Петра Фоменко взял и самостоятельно поставил молодой актер Федор Малышев. Тут стоит заметить две вещи. Первая: Федор — один из самых ярких новых фоменок, играет главные роли в «Даре» по Набокову, «Русском человеке на рандеву» по Тургеневу и «Современной идиллии» по Салтыкову-Щедрину. Вторая: в «Мастерской» есть традиция — каждый актер может попробовать поработать с любым материалом, и, если попытка окажется удачной, работа из серии «Проб и ошибок» окажется в репертуаре. Так моноспектакль Малышева оказался в афише знаменитой «Мастерской».

Сказать, что повезло, нечестно. Потому что «повезло» — неправильное слово относительно того, насколько отважно и самозабвенно Федор Малышев играет смешного человека, как честно, до выступающих на лбу сосудов, погружается в инфернально-нервическую атмосферу Федора Михайловича. Путь от желания застрелиться и способности прогнать маленькую девочку, попросившую о помощи в начале до проповеднического «Это же просто — люби других больше самого себя» смешной человек-Малышев проходит через сон, в котором он сначала умирает, а потом оказывается на некой планете, где живет любовь и счастье. Впрочем, смешному человеку удается разобраться с этой ненормальной гармонией: сначала он развращает жителей планеты, а потом раскаивается и просит распять его. Жители протестуют и обещают поместить человека в сумасшедший дом. Сон заканчивается прозрением.

Малышев перемещается по тексту фантастического рассказа Достоевского так же, как его герой в финале — босыми ногами по стеклу. Осколки разбитого бокала — для персонажа, оголенные нервы — для актера. «Бесы» — группа, придуманная Федором Малышевым для этого «концертаданеконцерта» (так жанр спектакля определяет его автор) звучит ненавязчиво-зловеще. Никакого спора с Достоевским, никакой попытки выстроить зазор между собой и смешным человеком. Добровольное самоистязание — и при этом очень русское. Видимо, не может загадочная русская душа без страданий. А значит, и без Федора Михайловича.