Старые сказки о главном

Петр Фоменко поставил со стажерами своей «Мастерской» мюзикл Юлия Кима «Сказка Арденнского леса», написанного в стародавние времена по мотивам комедии Шекспира «Как вам это понравится». Этот студенческий по духу и по стилю спектакль заставил понять, чью театральную школу следует считать в России лучшей.

Премьеру в «Мастерской Петра Фоменко» можно назвать абсолютным и безоговорочным торжеством стиля Фоменко. Это, так сказать, Фоменко в кубе. Фома Фоменкович Фоменко. Все милые сердцу прыжки и ужимки его артистов, легкие взбеги на лестницы-стремянки и столь же легкие спуски с этих лестниц, все ироничные a part и кокетливые выглядывания из-за колонн (спектакль играют в старом помещении «Мастерской», где несущие конструкции есть часть сценического пространства) явлены тут в радующем глаз изобилии. Стиль знаменитого режиссера не замутнен никакими привходящими обстоятельствами — вроде пьесы Чехова, прозы Толстого или социального гротеска Жана Жироду, в сочетании с которыми он обычно обретает новые неожиданные обертоны (встреча с этими авторами чревата порой и провалами, но в ней всегда прочитывается интересный театральный сюжет).

В «Сказке Арденнского леса» неожиданных обертонов нет, ибо поставлена она по сочинению давнего приятеля Фоменко, обаятельного барда и поэта Юлия Кима, музыкально-поэтический стиль которого (капустническая интонация и вечно лукавая отстраненность от предмета) совершенно конгениален стилю самого Фоменко. Но худрук «Мастерской» явно и не стремился к сложности. Он сделал легкий, незамысловатый, нарочито ветреный и в то же время грустный спектакль.

К слову сказать, такой же студенческий незамысловатый спектакль и тоже, что характерно, по комедии Шекспира («Бесплодные усилия любви») поставил другой титан отечественного театра Лев Додин. Получилось куда скучнее. Додинский тренинг вне сочетания с крупным размахом театральной мысли, в общем, не работает. У Фоменко театральная школа оказывается самоценной. Смотреть на то, как новая поросль сосуществует в плодотворном унисоне с мэтрами прославленной сцены (включая играющего от роли к роли все глубже и интереснее Кирилла Пирогова в роли Жака-меланхолика), в сущности, само по себе удовольствие. Даже несмотря на некоторую затянутость этой милой сценической шутки: «Сказка Арденнского леса» сказывается в общей сложности три с половиной часа. Можно спорить о том, кто у нас в России лучший режиссер, но лучший педагог у нас все же Фоменко. Это надо признать.

Просто поразительно, как, попадая в пространство «Мастерской», преображаются артисты, некоторые из которых уже успели поиграть в других театрах. Как вписываются (ну прямо-таки заподлицо) в труппу Фоменко. Вот этот юный романтичный Орландо Дюбуа, похожий немного на Орландо Блума… Кажется, что играющий его стажер Иван Вакуленко работает у Фоменко сызмальства, так органично сражается он с машкерадными львами и так легко порхает по сцене, картинно падая в нужные моменты на пол. А как порывиста и грациозна в роли Розалинды неизвестная нам прежде Наджа Мэр! У кого еще сильный и по сюжету ничем не оправданный французский акцент не будет казаться на сцене чем-то инородным?

У Фоменко не кажется. Ибо он всегда и с самого начала обнажает лицедейскую природу всего происходящего, а заодно и всего сущего. Он ведь ставит свою театральную шутку о главном. Ну, в смысле — о смысле жизни. О ее быстротечности и бренности. О том, что только играя, переодеваясь, изменяя обличья, можно на время забыть о других, воистину опасных миражах — вроде власти или земной славы. Это, в сущности, очень шекспировский ход. У Лопе де Вега или у Мольера характеры комических героев укладываются в рамки жестких амплуа. У Шекспира они скорее чистая доска, на которую жизнь наносит разные письмена. Материя и дух находятся тут в состоянии становления. Эти герои уже не маски, но еще и не личности. Им лишь предстоит стать личностями. Как всем нам, играя свои социальные роли, лишь предстоит стать людьми.

Фоменко уже дважды (первый раз в конце 60-х) ставил «Сказку Арденнского леса», и ее дважды быстрехонько убирали из репертуара, как неблагонадежную. В мюзикле Кима не было и намека на эффектное фрондерство, но в нем ясно ощущалось неприятие фальши, притаившейся во всех закоулках «совка» (только в Арденнском лесу от нее и спасешься). Иными словами, это было очень шестидесятническое высказывание, а положа руку на сердце — прямое проявление шестидесятничества в нынешнем культурном контексте кажется чем-то малосъедобным. Уж очень много в этом времени было социальной утопичности и нравоучительной дидактики, разоблачения одних идеалов во имя других, в которые твердолобые представители поколения до сих пор верят с фанатичной истовостью.

Мюзикл Кима лишен твердолобости. Он пронизан спасительной самоиронией, которая, как «протейский» стиль Фоменко, тоже спасает и от веры в миражи, и от пугающего осознания важности своей культурной миссии. Ким и Фоменко знают, что жизнь — это всего лишь игра с несчастливым концом. Просто сыграть ее надо так, чтобы потом в другой — будем верить, более счастливой — жизни не было мучительно стыдно.