«Не ведая ни жалости, ни гнева»

В «Мастерской Петра Фоменко» отметили 90 лет со дня его рождения и 10 лет с даты его кончины, выпустив спектакль, над которым режиссёр начинал работать сам. Сохранились видеозаписи с читок и репетиций, их фрагменты — с репликами Фоменко — включены в постановку, проецированы на экран. Незадолго до смерти Фоменко задумал вновь поставить «Бориса Годунова», которого он сделал со своим курсом в ГИТИСе ещё в 1984 году. Почти 30 лет спустя режиссёр мечтал обыграть затейливые первоначальные пушкинские названия пьесы: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, царе Борисе и Гришке Отрепьеве» и т. п. Вот и постановщики нынешней премьеры во главе с известным артистом Евгением Цыгановым (он выступает лишь как режиссёр) озаглавили спектакль «Комедия о трагедии» по репетициям Петра Фоменко драмы Александра Пушкина «Борис Годунов». Собственно, поэт опирался на плечи Шекспира и других елизаветинцев, писавших для сцены пьесы специального жанра — исторические хроники.

Возможно, елизаветинцы первыми в литературе описали подробно и многократно сходство между политикой и лицедейством. И Пушкин тоже следует этой концепции, в первую очередь, образами царя Бориса, который искусно разыгрывал свое призвание на царство, почти как Ричард Третий у Шекспира, и царя Дмитрия, меняющего не одну личину. И постановщики спектакля возможно более усиливают театрализованную, лицедейскую, масочную сущность действа: видеопроекция покойного режиссера репетирует с актёрами на сцене, там же присутствует автор — Пушкин, называемый Ремаркой. Он зачитывает названия сцен и другие пояснения, играет его темнокожая актриса (Стефани Елизавета Бурмакова). Вдобавок, одни и те же артисты играют разных персонажей, а по мере необходимости перевоплощаются в статуи фонтана или туловище умирающей лошади Дмитрия. 

Это подчёркнутое лицедейство прямо и тесно связано с идеей спектакля, во всяком случае, частично задуманной покойным Фоменко, если судить по его экранным ремаркам. Среди пушкинских заголовков он выделил словосочетание «Комедия о настоящей беде Московскому государству». Настоящей бедой Московии (и её производных) Фоменко считал народ, который вовсе не «безмолвствует», — не забудем, что это слова редактора-публикатора драмы В. А. Жуковского, — народ, который бормочет и безумствует. В одной из ремарок Фоменко называет его без обиняков «сукой и блядью». Народ в спектакле — это не только юродивый нищий, ротозеи с луковицами (для лживых слёз), баба, кидающая оземь своего дитятю, и допрашиваемый пленный Рожнов, которого сперва топят в ведре, а после он это же ведро превращает в смертоносное оружие, но и все сценические персонажи. В экранных ремарках Фоменко упоминает имена четырёх деятелей культуры — Пину Бауш, Александра Галича, Александра Володина и Льва Копелева. Можно предположить, что обращение к их творчеству должно было прояснить исполнителям мутные тайны народной стихии: культуру пьяной откровенности, фронду об руку с конформизмом, значение песен и танцев для повседневного самовыражения. 

И в рамки заданной концепции перемена ролей актёрами удачно вписывается: Шуйский двойник Мнишека, Воротынский — Вишневецкого, бродяги-чернецы — дублёры европейских кондотьеров, «серый летописец-кардинал» Пимен — папского посланца к Претенденту. Ольга Бодрова играет и Марину Мнишек, и Фёдора Годунова, так что, в известном смысле, Дмитрий Самозванец был равно обручен и повенчан на царство с одной женщиной.

Аллегория политической жизни России, где политические силы мало отличаются друг от друга беспринципностью, мерзостью и жестокостью, выходит весьма наглядной.

Выше я упоминал шекспировского Ричарда Третьего. Хронику о нём филологи иногда называют монодрамой — столько строк ему отдано автором. А постановщики спектакля превратили трагикомедию Московского царства в своеобразную «поэму без героя».

Потому что, как писал и Шекспир, last but not least: из сценического действия почти совершенно изъят обычный главный герой — Борис Годунов. Он появляется, ненадолго заменив в окошке парсуну со своим изображением, лишь в предсмертной сцене с Басмановым, — в неё перенесён фрагмент его более ранний монолог о народной неблагодарности и кровавых мальчиках, произносит его Карэн Бадалов нарочито однообразной интонацией уставшего от всего человека, изредка не слишком талантливо ударяясь головой в шапке Мономаха об угол. Ещё в двух сценах, где без слов Бориса не удалось (или не хотелось) обойтись, их произносят другие персонажи: в диалоге с Юродивым царя подменяет какой-то житель, обманывающий помешанного, а «политическое завещание» Бориса Годунова читают члены Боярской думы. В обоих случаях заменам подыскано разумное объяснение. 

Итак, Борис Годунов признан постановщиками актёром, вышедшим в тираж и не годящимся на главную роль.

Но и его оппонент — многоликий Претендент: монах, любовник, царевич, Григорий, Дмитрий, полководец, дипломат и т. д. и т. д., — не тянет на героя русского эпоса, как ни старается исполнитель Владислав Ташбулатов. Скорее, перед нами русский петрушка — персонаж, безусловно, трагический, но трагедия его мала и даже смешна, в лучшем случае, это «рыцарь на час».

Последним спектаклем, который Фоменко сделал сам, был «Триптих» по сочинениям того же Пушкина. Он завершался диалогом Фауста и Мефистофеля: «Всё утопить. — Сейчас», после которого зрительный зал накрывала «волна» — вместо занавеса. Кажется, и нынешняя инсценировка «Бориса Годунова» — посмертный эпилог, плод раздумий режиссёра о соотечественниках, находящихся сколь угодно близко или далеко от рампы.

Источник: «Театральный смотритель»