Москва без любви

Название спектакля явно перекликается с предыдущей работой режиссера — «Рассказом о семи повешенных» Леонида Андреева. «Рассказ о счастливой Москве» (неоконченный роман Андрея Платонова называется просто «Счастливая Москва») — реплика и антитеза к предыдущему опусу.

В рассказе о повешенных, о смерти настойчиво слышны смех и радость, и обрыв жизни передан как захватывающий полет санок с горки, как детская зимняя игра. В «счастливой Москве» Платонова, наполненной непрестанной кумачовой радостью, напротив, тоска и беда притаились как тени, почти не различимые в гремящих победных маршах строителей социализма, в веселых фокстротах и вальсах 20-30-х годов. Или запрятались в гардеробе, на вешалках, среди пальто и серых шинелей. Люди появляются оттуда и там же, в темноте гардероба исчезают, оставляя по себе только нескончаемый стук номерков. Этот стук, резкий как выстрелы, становится последним звуком спектакля, и в нем материализуется весь несказанный ужас эпохи. В самом же спектакле его точно и нет.

Cтрашное начало платоновского романа Карбаускис тоже выносит за скобки театрального повествования — в текст программки, где говорится о бегущем с факелом человеке и раздавшемся внезапно выстреле и крике. «Наверное, убили бежавшего с факелом человека… Девочка уснула и забыла все… Но до поздних лет жизни в ней неожиданно и печально бежал безымянный человек — в бледном свете памяти — и снова погибал во тьме прошлого, в сердце выросшего ребенка». Собственно, этот крик мертвого человека, который неожиданно пробуждается в теле и сердце жизнерадостной молодой женщины, многое определяет в новом спектакле Карбаускиса. Его заглавную героиню, потерявшую родителей в первые дни революции и названную в детском доме Москвой Ивановной Честновой, играет актриса Ирина Пегова.

Полнокровную, ренессансную и духом и телом актрису Ирину Пегову теперь с полным правом можно назвать «актрисой Платонова». С тех пор как она появилась в студенческом спектакле Василия Сенина и Аллы Сигаловой «Фро» по платоновскому рассказу, образовалась ее неповторимая интонация, ни на что не похожий звук ее актерской «темы». У Пеговой восхитительный контрапункт жизненной силы, переполненности бытием и одновременно смиренного сознания ненужности, неуместности этой древней силы и красоты в современном мире. Не в ней самой, где-то а пределами ее существа положен предел ее силе, но она знает о неизбежности обрыва. Иными словами — это драма цельности в нецелостном, раздробленном бытии. Актриса от этой «темы» свободна, но ее подспудное клокотание многое определяет в ее актерской поступи, как подземные воды незримо влияют на земной ландшафт.

Кажется, что Карбаускис именно ради этой «пеговской темы» сочинил весь свой спектакль. Радость «социалистического человечества», готовность превратить любовь в неостановимый электрический ток, в постоянную работу машин, в нескончаемое движение шестеренок на благо непросвещенного мира играется у Карбаускиса с какой-то детской, безыскусной простотой. Прекрасная Москва Пеговой в кумачовой шинели, среди алых гвоздик и таких же кумачовых мужских штанов думает вместе со всеми только о том, как превратить энергию любви в полезное для мира горение. Но посередь героического строительства все сильнее разливается косноязычная тоска тел и сердец, не знающих, как и куда себя деть.

Вместе с Пеговой эту тему скрытой, не умеющей выразить себя тоски виртуозно аранжирует молодой актер Александр Яценко, играющий инженера Сарториуса, безнадежно и навеки влюбленного в Москву.
Карбаускис обрывает свой спектакль, как Платонов оборвал свою прозу: костяшки номерков застучали по гардеробной доске, люди растворились в шинелях, там же исчезла веселая Москва, так и не сумевшая найти гармонию между любовью и строительством светлого будущего для человечества.