Старосветская печаль

Феллини как-то сказал, что врожденное чувство кино есть только у грузин и итальянцев. Не знаю, как другие, но то, что литовцы обладают врожденным чувством театра, — несомненно. Чтобы убедиться в этом, вовсе не нужно снова поминать фамилии знаменитых на весь мир литовских режиссеров — достаточно отправиться на новую сцену МХАТа имени Чехова на спектакль «Старосветские помещики» в постановке совсем молодого Миндаугаса Карбаускиса и на полтора часа погрузиться в удивительно неотразимую театральность и образность. Удивительно и то, что знаменитую гоголевскую повесть режиссер решает абсолютно без быта, без малороссийского буйства снеди, солений, варений, ватрушек и пирогов, вышитых полотенец и расписных кувшинов, яблонь и слив, которые прежде всего приходят на память при упоминании Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, мирных старосветских помещиков, чья нежная и преданная любовь друг к другу взволновала некогда молодого писателя до слез, и он увековечил эту пару, столь непохожую на других любовников мировой литературы. Впрочем, в спектакле есть гуси — те, которых гонял каждое утро с крыльца Афанасий Иванович. Их играют молодые актеры, они же — девки в доме и комнатный мальчик, чья роль неожиданно возросла и превратила повесть в философскую притчу. Есть замечательные костюмы Светланы Калининой — на Афанасии Ивановиче, например, жилет с вышитыми на нем цветами, яркими и красивыми, будто живыми, и Пульхерия Ивановна опять же солнечным счастливым утром будет поливать эти цветы из крошечного кувшинчика, а муж ее — блаженно замирать и вскрикивать от удовольствия. Несколько бутылок сыграют роль знаменитых водочек хозяйки, а разных размеров шкафчики и белая посуда — домашней утвари. Больше ничего и не надо, потому что главное — это пронзительный рассказ о любви и смерти, который из ничего, из воздуха, как это и всегда бывает в театре, творит постановщик.

Две стихии сталкивает он абсолютно безжалостно: грубую реальность, бесстыдную плоть — и эфемерные человеческие чувства, которые недолговечны, как цветы, но все-таки бессмертны. Первую воплощают дворовые девки и комнатный мальчик: они молоды, полны сил, им хочется жить, заниматься любовью, прыгать, скакать, петь, и, по счастью, незлые хозяева им не помеха. Трогательная забота стариков друг о друге вызывает у них снисходительную улыбку и кажется чем-то безнадежно устаревшим. Они не задумываются над жизнью: комнатный мальчик берет горсть земли, чтобы кинуть на могилу, так же весело и машинально, как еду с тарелки. Афанасий Иванович — Александр Семчев и Пульхерия Ивановна — Полина Медведева тоже не герои, пока не звучит рассказ о серенькой кошке: «Это смерть моя приходила за мною». Смерть Пульхерии Ивановны переворачивает все, и на наших глазах происходит то, что изумляло и самого Гоголя, — как это обычный старик, жизнь которого состояла только из сидения на высоком стуле, поедания сушеных рыбок и груш и добродушных рассказов, оказался способен на такую долгую, такую жаркую печаль. «Что бы ни было, но в это время мне казались детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки».

Постановщик в силу молодости и одаренности придумывает так много, что иногда его метафоры кажутся избыточными и хочется воздуха. Но две сцены нельзя не отметить: когда осиротевший Афанасий Иванович, уже не встающий со стула, медленно передвигается на нем по черепкам разбитых тарелок, разбитой жизни и когда стройная, сухонькая Пульхерия Ивановна наконец приходит за ним — на пуантах — и, строго спросив, не он ли продавил кресло, уводит его, счастливого, навсегда. Ученик Петра Фоменко Карбаускис в прошлом году был принят в штат «Табакерки», и можно только еще раз порадоваться чутью Олега Табакова на молодые дарования. В возглавляемом им МХАТе вообще бурлит жизнь: в один день вместе со «Старосветскими помещиками» шли еще две премьеры — «Ретро» Александра Галина в постановке Андрея Мягкова и «Священный огонь» Сомерсета Моэма в постановке Светланы Враговой, и в окошко администратора стояла невиданная здесь прежде очередь. Табакову, как и всем, приходится лавировать между кассой и искусством, но даже при том, что «Старосветские помещики» — зрелище для искушенного зрителя, очень не хочется, чтобы Карбаускис «застрял» в пространстве малых сцен. За ним так или иначе будущее — достаточно посмотреть, с каким восторгом играют в его спектаклях молодые артисты и как принимает его молодой интеллигентный зритель.