Смерть как весело

Театр под руководством Олега Табакова показал премьеру спектакля «Рассказ о семи повешенных» по одноименному произведению Леонида Андреева. Постановку осуществил Миндаугас Карбаускис. Неожиданно для себя РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ на спектакле не только боялся, но и смеялся.

Принято считать, что режиссер Миндаугас Карбаускис в качестве главной темы своего творчества добровольно выбрал тему смерти. И то правда, лучшие спектакли режиссера, такие, как «Старосветские помещики» в МХТ, «Долгий рождественский обед» и «Когда я умирала» в Театре Олега Табакова, поставлены вроде бы о том, как смерть наступает на жизнь, не оставляя последней никаких шансов. Остряки уже прочат господину Карбаускису в ближайшем будущем постановки «Смерти Ивана Ильича», «Девушки и смерти» и других произведений, в которых слово из шести букв если и не вынесено в заголовок, то определяет ход событий и итог, к которому стремится действие. 

Андреевский «Рассказ о семи повешенных» вроде бы прекрасно укладывается в этот список. На самом же деле поставленный в «Табакерке» спектакль позволяет уточнить и даже опровергнуть то, что принято писать о Миндаугасе Карбаускисе. К профессии переоценка не относится: лучшие стороны таланта ученика Петра Фоменко, работающего в театральном холдинге Олега Табакова, остались при нем. Это умение несколько суховато, но изобретательно и со вкусом выстраивать общий рисунок спектакля, вписывая в него запоминающиеся и отчетливые характеры. Это умение работать с якобы несценичной прозой — господин Карбаускис не стал кроить из Андреева пьесу, оставил спектакль именно рассказом, доверив персонажам не только прямую, но и косвенную речь и научив их очень естественно переходить от одной к другой.

Переосмысления требует сама главная тема. Миндаугас Карбаускис ставит спектакль вовсе не о смерти. Вслед за Леонидом Андреевым он мог бы повторить: «Если прежде я думал, что существует только смерть, то теперь начинаю догадываться, что существует только жизнь». Как и у автора, у Карбаускиса нет никаких виселиц и веревочных петель. Но и финальные слова о вытянутых шеях, синих языках и безумно вытаращенных глазах героев рассказа звучат не более чем литературой. Режиссер «уцепился» за близость к месту казни моря. У него получается так, будто семерых обреченных разлучает с земной жизнью не рука палача, но морская волна. Она звуком накатывается на выщербленный паркетный помост, поднятый художником Марией Митрофановой как волнолом или покатая скала. И исчезают висельники в стихии так, будто сами весело растворяются в волнах — чтобы в финале повторить сцену из пролога, в котором они, молодые и объединенные общим делом, вбегают в дом с мороза, обмениваясь возгласами и поцелуями.

Что за дело было у них, режиссеру дела нет. Он не ведет речь о террористах (кстати, Горький в свое время строго попенял автору за то, что его герои перед смертью не думают о своей борьбе) и не дискутирует о правомерности смертной казни. Одна из главных тем спектакля — взаимозаменяемость людей, то есть та большая игра жизни, в которой, конечно, и можно узнать руку смерти, но интереснее искать всеобщую театральную игру. Поэтому будущие смертники поначалу играют домашнюю прислугу того самого министра, которого террористам так и не удалось взорвать. Потом одни из них играют родителей других — в очень сильных сценах прощания смертников с семьями. А присоединенные к террористам хищно-жизнелюбивый разбойник Цыганок и медлительный эстонский крестьянин Янсон вообще попеременно превращаются в тюремщиков друг для друга.

Благодаря не слишком сложной игре режиссеру удается избежать, с одной стороны, нарочитой мрачности, которую можно было ожидать от некассового названия, а с другой стороны, той дешевой сентиментальности, которая сегодня в театре страшнее виселицы. Заданный режиссером умный баланс поддерживают актеры, большинство из которых совсем молоды. Особенно хорош острый, собранный Дмитрий Куличков в роли опасного и веселого Цыганка. Благодаря им уместным выглядит и юмор, заложенный в спектакль режиссером. Иногда «Рассказ о семи повешенных» вообще вызывает смех (Цыганок, глядя на убившего своего хозяина Янсона, удивляется: «И как таким позволяют людей резать?!»). Что вполне закономерно: играть, особенно в присутствии смерти, интереснее и веселее, чем просто умирать. Зал смеется сначала осторожно, с недоверием к себе и театру — а можно ли улыбаться, когда речь идет о смерти? Господа зрители, смейтесь на здоровье. В театре можно все, особенно когда сделано талантливо.