Рассказ о семи повешенных

Из семерых приговоренных к казни двое — вор Цыганок и эстонец, прибивший хозяина — к политике не имеют никакого отношения. Остальные заключенные из рассказа Леонида Андреева, писателя начала прошлого века, числимого литературоведами где-то между реализмом и символизмом, — юные террористы, сообразившие впятером покушение на министра. Благодаря слаженной работе спецслужб замысел раскрыт, и вместо того чтобы неожиданно и эффектно погибнуть, чиновник высокого ранга остается пить по утрам кофе и ждать естественного конца от печеночной болезни. Несколько страниц экстатического повествования посвящены последним 48 часам жизни трех парней и двух девушек. Мотивы и биографии вынесены за скобки, оставлен только саспенс.

В ладном и мастерском спектакле Миндаугаса Карбаускиса эта история обрела на редкость человечное звучание. Визит родителей к приговоренному сыну заканчивается тихой истерикой матери (удача Дарьи Калмыковой); погибшие уже герои катаются по вздыбленному планшету как по ледяной горке (художник Мария Митрофанова эффектно использовала маленькую сцену «Табакерки», подсветив конструкцию мелко набранным текстом оригинала и газет конца позапрошлого века). А тут еще по-детски судорожно вздрагивает 19-летняя Муся (Яна Сексте), убеждая себя и товарищей в том, что за дело нужно умереть гордо и тихо. Залу, одним словом, трудно бывает сдержать рыдания. По всему спектаклю расставлены умные «ловушки», с помощью которых проза Андреева делается до боли понятной и вневременной историей не о бессмысленности терроризма, а о том, что все равно, когда и как умирать. Но не эти чувствительные концепты являются смыслом «Повешенных», хоть и хвалят режиссера за вкус к серьезным, пограничным темам, а формальная чистота почерка, чувство ритма и блестящее умение режиссера работать с прозой. Потому что ну какая смерть, если у актера, делающего в камере гимнастику Мюллера, гладко выбриты подмышки, а его товарищи спят на матрацах и подушках, сильно напоминающих добро из IKEA?

Лучше уж с облегчением погрузиться в комфортный мир, в котором всякий сюжет, в том числе и про убивцев, разыгрывается как милый театральный пасьянс. На этих «Повешенных» можно и всплакнуть, и восхититься тем, как это сделано. На пятерку. И никакой иронии: между прочим, перечислив все, что придумано Карбаускисом, добавив понуро висящие шинели, которые лучше любых актерских слез говорят о предстоящем трагическом финале, и ловкие перетасовки персонажей, кувырком превращающихся из палачей в жертв, а из домашней прислуги министра — в осужденных, легко ответить на вопрос, кто у нас лучший режиссер поколения 30-летних.