В «Мастерской Петра Фоменко» станцевали «Моряков и шлюх»

Необходимость перемен в «Мастерской П. Фоменко» назрела давно. Петр Наумович сам дал старт реформации, пригласив в свой театр команду чужаков во главе с Виктором Рыжаковым, поставившим «Пять вечеров» Володина в современном, вызывающе «не фоменковском» стиле; и это была главная удача театра за последние годы. Идея танцевальной постановки тоже обсуждалась еще при Фоменко. Благо Олег Глушков — человек почти свой — преподает сцендвижение в РАТИ, в том числе на курсе нынешнего руководителя театра Евгения Каменьковича, да и в «Мастерской» уже работал — над хореографией тех же «Пяти вечеров».

Но риск был двойной: во-первых, логоцентричные «фоменки» никогда не играли пластических спектаклей, а во-вторых, для хореографа Глушкова это тоже был первый опыт большой самостоятельной режиссерской работы. Говорить про тривиальный первый блин комом не хочется, но неуверенность и робость всех участников этого эксперимента очень заметны. Актеры, внезапно оказавшиеся немыми там, где они любили и умели играть интонациями и переливами голоса, чувствуют себя как рыбы, выброшенные на берег. И эта метафора реализуется напрямую: артисты падают на сцену и бьются в конвульсиях в окружении тряпичных игрушечных рыб.

Возможно, рыбья тема в спектакле возникла из-за названия — все-таки речь идет о моряках. Но никаких бравых парней в тельняшках тут нет, как нет и шлюх в привычном нашем представлении. В первой сцене дамы в вуалях и длинных бальных платьях принимают картинные, томные позы, а вокруг них кузнечиками скачут кавалеры в балетных трико. Потом актрисы сменят старинные костюмы на пестрые наряды уличных девок, густо разрисуют щеки и губы, но останутся при этом такими же неприступными. Никакой витальности, сексуальности и хулиганского драйва, которого можно ожидать от «моряков и шлюх», здесь нет.

Спектаклю больше подошло бы название «Паяцы и куклы». Женщины тут похожи на безжизненных марионеток, которыми управляют мужчины-кукловоды. А артисты демонстрируют скорее ученическую прилежность, чем мужскую страсть. Возможно, дело пошло бы лучше, если бы «фоменки» включили свои актерские навыки, свои очаровательные улыбки и богатую мимику, свою лучистую энергию и темперамент — ведь у них это есть, ей-богу. Но все это почему-то заперто на ключ, а исполнители держатся со строгостью «балетных».

И не то что бы им не доставало пластической выразительности — два финальных номера на музыку Вивальди актеры исполнили блестяще. Скорее хореографу не хватило мастерства, чтобы собрать из разрозненных эпизодов спектакль с единой режиссерской мыслью. Там есть замечательные остроумные сценки: танец босых мужских ног, хозяева которых скрыты за перегородкой, венский вальс с рыбами или лихое «Яблочко» в исполнении девушек на высоких каблуках. Но как только кончается ирония и начинаются элегические томительные экзерсисы, действие повисает в безвоздушном пространстве, и зритель начинает задаваться вопросами — что это? К чему? Нет ответа.

Актеры, конечно, проделали грандиозную работу над собой и трудятся на сцене с героической отдачей. Но зачем? Режиссер не поставил перед ними иных задач, кроме освоения чужого языка, нового для них, но отнюдь не новаторского в художественном плане. Поэтому спектакль выглядит как затянутое учебное упражнение по сцендвижению. Лет 20 назад в аудиториях ГИТИСа оно смотрелось бы волшебно. Но сегодня, чтобы выйти на новый уровень, прославленному театру нужны педагоги более высокого класса. Риск, конечно, — дело благородное, но статус лучшего московского театра, как говорится, обязывает.