«Вишнёвый сад» в Мастерской Фоменко

Лопахины сменяют дворян, рабочие сменяют лопахиных, «новое дворянство» сменяет рабочих – вечен чеховский «Вишневый сад». Вечен, как колесо Сансары, как вздох Екклесиаста: «род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки», вот и режиссёр Иван Поповски в своей новой постановке придаёт образу «Вишнёвого сада» космогонический смысл, сжимая дворянскую усадьбу до «песчинки на краю Вселенной».

Он буквальным образом отводит усадьбе маленький квадрат в левом углу сцены, заставляет его мебелью и населяет героями. С тесного подиума звучат неспешные речи о прошлом, настоящем и будущем, тогда как на оставшемся пространстве переливается вишнёвый сад, в белом цветении в мае и октябре, сад-воспоминание, сад-мечта, сад, который можно уничтожить и вновь создать, вечный сад. Этот абстрактный образ воплощён с помощью летящих, чувствительных к малейшему движению воздуха полиэтиленовых штор, высотой от пола до потолка. Там же, среди воображаемых вишнёвых кущей, чернеет рояль (аналог ружья в первом акте), символ исчезающего с исторической арены сословия, утончённого, но до безобразия рафинированного.

Очаровательно-отрешённая от насущных забот, разорённая любовником-альфонсом, возвращается из Парижа в родовую усадьбу Раневская (Галина Тюнина). Пять лет имение не ощущало на себе её хозяйской руки, но Раневская в полудетском экстазе восклицает: «О, сад мой… ангелы не покинули тебя»! В её представлении ангелы спасут усадьбу и от продажи за долги, потому жить можно с прежним размахом. Ангел в лице Лопахина (Денис Аврамов) в самом деле предлагает действенный план спасения, но в ответ слышит: «Дача и дачники – это так пошло, простите». Как старики впадают в детство, так и представителям уходящей эпохи свойствен инфантильный оптимизм. Все ищут, у кого взять взаймы, но бильярдный кий гоняет шары, шампанское пузырится, вальсы под живой оркестр выливаются за пределы тесной гостиной – на волю, в сад, а в это время имение уходит с молотка.

Чеховская ирония в постановке Ивана Поповски отчётливо выпукла, но это тёплая, сочувственная ирония, не лишённая философической созерцательности. Старый Фирс пропитан духом крепостничества, Раневская и Гаев – оттиск с вырождающегося дворянства, Лопахин несёт в себе пассионарность освободившегося класса, но все они временщики в контексте неусыпного движения исторических шестерёнок. Победные восклицания Лопахина среди застывших участников вечеринки не тянет на апофеоз самодовольства. Скорее, это выплеск застарелой обиды, смешанной с неуверенностью: «Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню». И тут же: «Я сплю… это плод моего воображения, покрытое мраком неизвестности». Образ «мрака неизвестности» в спектакле передан финальным спецэффектом, когда с задника сцены в зрительный зал врывается мощный поток воздуха под таинственный гул морских штормов. Белые полотна «вишнёвого сада» становятся парусами огромного корабля…

В целом, у Ивана Поповски вышла очень деликатная, даже акварельная постановка, где роли разыграны бережно и точно, и вместе составляют изящную партитуру вечной чеховской симфонии. 

Источник: Cabinet de l'art