Господа пошутили

Кажется, так знаменитую тургеневскую пьесу еще не играли. По крайней мере, в подобном антураже. Крошечное помещение Малой сцены Театра имени Маяковского, где, собственно, и сцены никакой нет — половина комнаты отдана артистам, другая — зрителям. Их едва ли наберется несколько десятков, хотя желающих, конечно, больше, но габариты пространства не позволяют. Вместо бытовой усадебной территории — стильный предметный коллаж Рустама Хамдамова. Составленный порой из, казалось бы, совсем не монтирующихся друг с другом вещей — например, к грубой деревянной стремянке прикреплена изящная хрустальная люстра. И две сменяющие друг друга картины — лесной пейзаж и уголок дворянского дома — вместо тщательно выписанных или бутафорски изготовленных интерьера и экстерьера. Маленький оркестрик, разместившийся на балкончике над сценой: музыка здесь — и неизбежный фон, и компонент действия (композитор Олег Синкин). Стильно, изысканно, отчасти холодно. Подобное пространство явно не располагает к психологическим «надрывам», предполагая совсем иной стиль актерского существования. 

Впрочем, от режиссера Ивана Поповски, тоже мастера стильных сценических композиций, отчетливого бытовизма никто и не ждал. Кстати, имя Поповски в репертуарной афише Театра имени Маяковского отчасти снимает упреки в игнорировании молодой или несколько отличной от традиционной режиссуры. Хотя «Нахлебник» изначально создавался в качестве авторской программы международного Фонда гуманитарных исследований «Толерантность», но играться будет на сцене Маяковки.

У Поповски на сей раз получился весьма своеобразный спектакль, созданный, кажется, абсолютно без оглядки на любого потенциального зрителя. Актерский мирок, замечательно вписанный в хамдамовскую композицию, существует самостийно и не требует, чтобы за ним наблюдали, ему внимали. И это притом что никакой четкой границы между актерами и зрителями нет. Впрочем, возможно, именно камерное пространство, вмещающее в себя все-таки «избранную» и подготовленную публику, действу идет на пользу. Поповски рискованно затягивает отдельные тургеневские сцены и эпизоды, идущие в полумраке мерцающих свечей под тихую музыку, с приглушенными актерскими голосами. И не делает ничего, чтобы как-то «расцветить» или действенно приукрасить отдельные монологи персонажей. В чем, конечно же, прав, поскольку предпочитает доверять тургеневскому тексту, а не выплясывать вокруг автора авангардные режиссерские танцы.

Хотя явная театрализация действия здесь тоже присутствует — по контрасту с длинными тихими сценами. Когда в усадьбу Елецких являются гости Тропачев (Сергей Ганин) и Карпачов (Вячеслав Ковалев), то уж им режиссер позволяет пошуметь и порезвиться от души. Особенно если по сюжету резвость поведения сдобрена щедрыми возлияниями. И вот тут-то Тропачеву — Ганину разрешено бегать, прыгать, обниматься и падать на колени, а Карпачову — Ковалеву хорошо поставленным оперным голосом вдруг затянуть какую-нибудь песню.

Захожие гости явно смотрятся чужаками в этой сонно-спокойной усадьбе, с мелодично щебечущей Ольгой Петровной (Елена Солодилина) и до времени корректным Елецким (Павел Кипнис). Зато старик Кузовкин (Анатолий Солодилин) вкупе с соседом Ивановым (Петр Ступин) настолько срослись с несуетным деревенским бытом, что их запросто можно накрыть чехлом для мебели вместе с парочкой стульев, того и не заметив. Ведь сидят они на них, кажется, уже целую вечность. К Иванову — Ступину, некстати оказавшемуся за общим обеденным столом, и отношение ровно как к мебели — кушаньем обносят, протянутую рюмку не замечают. Вот и приходится ему, бедному, заниматься телекинезом, притягивая алчущим взглядом вожделенный графинчик с водкой.

Но и малая толика этих зрелищных эпизодов все равно не способна нарушить общей приглушенности атмосферы спектакля, его временной монотонности, которая, впрочем, — категория скорее эстетического свойства, нежели признак скуки. Здесь можно побалагурить в какие-то моменты, но когда дело касается достоинства и чести «маленького человека», то защита этих понятий ведется негромко и неброско. Если и идет какая-либо «борьба», то прежде всего внутренняя, не явленная прямо и откровенно, когда шепот может вдруг прозвучать куда более громко, чем истерический выкрик. 

Более того, Поповски совершенно не педалирует трагедийные мотивы, как это часто случается при постановках этой тургеневской пьесы, хотя, конечно же, не играет и комедию, как у самого автора означено. Это действо, как уже говорилось, вообще смотрится довольно своеобразно: не театральное представление, но и не достоверное переживание обстоятельств и ситуаций. Это какие-то «живые картины», вдруг возникающие при перелистывании страниц старой книги, и исчезающие, лишь только стоит ее закрыть. Не чтение, но и не игра только. Впрочем, не стоит искать четких определений. А тому, кому интересен немейнстримный театр (причем как с точки зрения традиций, так и авангарда), явно стоит заглянуть на огонек свечи к Елецким.